Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

До прибытия основного контингента молодому, здоровому ядру заставы Мазурин нашел занятие - строительство оригинального туалета на пять очков. Оригинального тем, что замыслил Мазурин соорудить его на мостике, перекинутом над быстрым полноводным ручьем, песчано-каменистое дно которого кишело торпедообразными, с золотистыми плавниками рыбами. Ручей у заставы резко поворачивал влево, будто опомнился, не желая прекращать свое существование, еще километра три бежал параллельно берегу, пока путь не преградил глубоко впадавший в сушу заливчик. Первым опробовал возведенное сооружение сам Мазурин. Вышел довольный, заходясь хохотком, изрек: «Нету лучше красоты, чем пописать с высоты», тут же приказал разобрать и засыпать стоявшую в кустах старую «скворечню». С при­бытием основного контингента и, естественно, увеличением количества едоков, дерьмо цеплялось за прибрежные кусты, камни, а когда ударили крепкие морозы - болталось в про­моинах, выбивалось на лед до самого устья. Мазурин имел привычку за минуту до подъема затаиться где-нибудь невда­леке, высматривать: кто не добежит до мостика? Нарушите­ли санитарного режима отлавливались, их ждали лом, лопа­та, снятие двадцатисантиметрового слоя на месте «нетерпе­жа» и выброска вынутого фунта в ручей.

Но самым любимым занятием Мазурина были похороны окурков. Найдет на территории заставы кем-то брошенный «бычок», запомнит место и посреди ночи - «Застава, в ру­жье!» Стоит с секундомером в руке и определяет, кто как укладывается в норматив. Кто уложился - налево, осталь­ным - «отбой», чтобы через пару минут вновь поднять: «В ружье!» Когда с пятого-десятого захода все покажут надле­жащую проворность, коптерщик выдает лом, две лопаты, носилки, и строем направляются на «кладбище». Подсвечи­вая фонариком, Мазурин определяет параметры «могилы», вызывает из строя двух первых «гробокопателей», через пятнадцать минут их сменяют следующие, пока очередь не доходит до последних. Если «могила» чем-то не устраивает Мазурина - очередь идет по второму кругу. Командами «ле­вое, правое плечо вперед» «микромайор» выводит колонну на «покойника». Окурок укладывают на носилки, и процес­сия движется обратно. У «могилы» Мазурин назначает ора­тора для произнесения прощальной речи примерно такого содержания: «Прощай, наш дорогой окурок, память о тебе надолго останется в нас». Двое опускаются в подсвечивае­мую фонариком яму, укладывают окурок на дно, помогая друг другу, выбираются наверх, все по очереди бросают по горстке земли, затем засыпают яму лопатами, утрамбовыва­ют ногами, дают прощальный салют холостыми, чтобы, возвратясь в казарму, тщательно выдраить оружие, после чего разрешалось продолжать отдых.

Заставу сразу же прозвали «мазуринской гвардейской». К боевому дежурству она должна была приступать к Новому году, решив проблему электрификации. Предстояло прорубить просеку, заготовить в лесу тридцать столбов, выкопать в обозначенных электриками местах ямы, поставить столб, с ввинченными изоляторами, а электрики уже сами натянув провода и подключат свет.

От видна до темна, по колено в снегу, вырубали кустарник, валили деревья, обрубали сучья, стаскивая их и бревна на край просеки, и как избавления ждали начала боевого дежурства, надеясь на улучшение кормежки. Однако оно принесло новые испытания и неприятности. Кормежка не улучшилась, даже ухудшилась. На штатской лесоразработке разница между старослужащими и «салагами» особенно не проявлялась, а теперь по ночам начались «присяги» с «ложками». Осмелившимся сопротивляться устраивали «темные»: набрасывали спящему одеяло, подушку на голову, чтобы не орал, четверо держали за руки-ноги, остальные били по очереди. Зачинщики строго следили, чтобы никто не сачковал, не проявлял «сопливости», иначе - сам кандидат на «темную». После таких «темных» двоих отправили в госпиталь, предупредив: «Будете болтать лишнее - отправитесь на кладбище». Комиссовали их инвалидами, списав на несчастный случай.

К нему, Бакульчику, Бог был милостив - обошлось без «присяги», «темной», повезло даже избежать участия в них. Сам удивлялся, почему. То ли потому, что хотя и ходил старшим наряда, но знал свое салажское место - безропотно таскал «бандуру» (двадцатичетырехкилограммовую радиостанцию), не выставлялся. То ли просто побаивались связываться с кандидатом партии - здесь может и не пройти «несчастный случай», обязательно приедет комиссия, докопается... Не трогали и другого кандидата партии - шустрого, делового, сумевшего «подъехать» к Мазурину и получить хлебное место в каптерке.

«Мазуринская гвардейская», в отличие от обычных застав, имела уродливо-асимметричный вид: двадцать семь километров правый и всего пять - левый фланг. А когда морозы сковали залив, возник еще один - пятидесятикилометровый по торосам, на островок Мощный, где морячки обслуживали маяк. Их, видимо, предупредили, что за контингенг будет посещать остров, поэтому ни на какие контакты не шли и близко не подпускали к своему объекту, сытному и уютному быту. Как, впрочем, и соседи с авиаполигона.

На Мощный ходили на лыжах, навьюченные «бандурой», ракетницей с набором красных, белых, зеленых ракет, под­сумком с полным боекомплектом, жестянками с сухим пай­ком, облаченные в неудобные тяжелые ватные штаны и по­лушубки. Естественно, карабин плюс тысячу раз проклятый багор. На острове опустошали принесенный паек, положен­ное время отдыхали в брезентовой палатке, забравшись в спальные мешки.

Это был самый сложный и неприятный наряд, во сто крат хуже, чем на левый фланг во время бомбометания, где пере­понки лопались от реактивного рева на низкой высоте, взры­вов. Бомбы и болванки часто не попадали по цели, ложились у самого берега, а то и на берег, и тогда бежали, как зайцы, укрывались за камнями, зарывались в снег. Чтобы наряды на Мощный не сбились с пути в торосах, в хорошую погоду на аэросанях развезли по маршруту нарубленные в лесу елочки, вколотив их в лед или приладив на вставших на дыбы ледя­ных глыбах, обозначили трассу. Самым неудобным в этих походах был длинный шест с крюком на конце - багор, обя­зательный атрибут техники безопасности: если провалится один - другому будет чем вытащить. Все понимали, что этот багор лишь для очистки совести: ухнешь, навьюченный, в полынью или трещину - и пузыри не успеешь пустить. Обычно багор оставляли недалеко от берега и забирали воз­вращаясь.

В тот раз ему, Бакульчику, выпало идти в паре с Харла­мовым - рыжим, с осповатым лицом и железными фиксами армавирцем, к которому питал антипатию, даже брезгли­вость. Харламов любил хвалиться, что до армии был боль­шим авторитетом у армавирской шпаны, занимался с девка­ми минетом. Никто не знал, что это такое, пояснения Харла­мова слушали с вытаращенными глазами, мало веря в воз­можность такой мерзости. Большинство спасенных от тюрь­мы амнистией не любило распространяться о своих «подви­гах». Харламов делал это охотно, бравируя формулировоч­кой статьи, которую ему «шили» - «за изнасилование с изо­щрениями и проявлением садизма». Служил он последний год и был активным организатором «присяг» и «темных». Сержанты и те были перед ним ниже травы, тише воды.