Николай Трублаини - «Лахтак». Глубинный путь

— Что же вам рассказать? Ничего особенного не случилось.

— Простите, но это трафаретный и почти всегда неправильный ответ.

— Принесите на балкон стул, сядьте и слушайте… И захватите, пожалуйста, мой жакет. Становится холодновато.

Выполнив поручение, я сел возле нее.

— Весь последний год я работаю над новым сплавом, — накинув на плечи жакет, сказала Лида. — Он будет легче алюминия, но прочностью не уступит лучшей стали. Саклатвала мне давно уже предложил эту работу, и под его руководством я добилась первых успехов. Такой металл, собственно, уже найден. Много о нем я вам рассказывать не буду. Ведь вы в физике и химии смыслите, должно быть, мало?

— И вы так разговариваете с бывшим сотрудником научно-популярного журнала! — попытался я пошутить.

— Оставьте, я читала ваши очерки. Вы здорово выдумываете, и, может быть, из вас был бы толк, если бы вы по-настоящему изучали такие вещи, как физика, химия и математика.

— Вы сейчас разговариваете точнехонько, как Нина Владимировна.

— По-видимому, она похожа на меня, если понравилась моему брату. Об этом свидетельствует и то, что мы не испытываем друг к другу особой симпатии. Это, говорят, случается у людей со сходными характерами.

— Чтобы вы особенно были похожи друг на друга, не скажу… Ну, и что же с вашим новым металлом? — перевел я разговор на прежнюю тему.

— Дело идет к тому, чтобы перенести исследования из лаборатории на завод и возможно скорее перейти к массовому производству. Сейчас над этим работает целый коллектив, и нужно признаться, я в нем уже не первая скрипка. Но это неважно… Я рада, что начать опыты довелось мне. Обидно, что не позволяют мне сейчас много работать… Да я и сама понимаю: так, как раньше, я работать не смогу… Мне становится все хуже и хуже.

— Вы лечитесь, придерживаетесь режима, ездите на курорт?

— А! — махнула она рукой. — Для меня составлен специальный режим. Иногда мне становится легче, но через некоторое время я снова чувствую ухудшение.

— Простите… вы уже вышли замуж?

— Нет, — тихо ответила она.

— Доктор Барабаш теперь в Иркутске?

— Нет, в Москве. Он проводит научную работу в эндокринологическом институте. Но скоро Юрий, вероятно, приедет сюда.

Она помолчала.

— Я думаю, что он очень хороший человек, — сказал я. — Где вы будете жить после замужества?

— Вы неприлично любопытны, — сказала Лида, и в тоне, каким это было сказано, чувствовалось, что мой вопрос ее рассердил.

С Ангары тянуло холодным ветерком. Чуть долетал шум улицы. Из ресторана слышна была музыка.

О чем думала Лида, я не знал, но понял, почему она рассердилась на меня. Снова во мне возникло подозрение, что, оставаясь сама с собой, она не может избавиться от мыслей о Ярославе. Он не ответил на ее письмо. После нашего разговора ночью на бульваре я надеялся, что он напишет ей. Но, возможно, он считал, что молчание — самый лучший способ порвать все отношения с девушкой, которую он любил, и отрезать себе путь к ней в будущем. Что бы Лида сказала, если бы узнала о моем разговоре с Ярославом?

Вдруг Лида спросила:

— Скажите, Ярослав при вас читал мое письмо?

— Нет. А что?

— Ничего… Я не понимаю, почему он не ответил.

— Но мне пришлось вскоре после этого видеть его, — поспешил я сказать. — Он был очень взволнован… Неужели вы с ним больше не встречались?

— Зачем? Я не хотела встречи. И он, кажется, тоже…

— За то время, что я странствовал, Ярослав Васильевич, по-видимому, составил себе здесь репутацию оригинала, — после короткой паузы заметил я.

— Оригинала?

— Вы ведь сами слышали, что о нем говорят как о чудаке.

Она порывисто повернулась ко мне и схватила меня за руку:

— А вы больше ничего о нем не слышали? Худшего, чем то, что он оригинал.

— Худшего? Нет. Вы что-нибудь знаете?

— Это страшно. — Я чувствовал, как дрожит ее рука. — Но… Вы знаете, некоторые обвиняют его даже во… вредительстве.

— В чем?

— Во вредительстве.

— Но какие основания для этого и кто выступает с такими обвинениями?

— Говорят, что академик Саклатвала целиком под влиянием Макаренко. Макаренко же, как главный инспектор туннельных работ, вмешивался буквально во все дела и добился того, что строят по его проекту. Его обвиняют в том, что он почти вдвое увеличил стоимость строительства и вообще натворил много бессмысленных вещей. Никто не хочет верить, что он делал это несознательно. Его считают талантливым инженером.

— Но все-таки, обвинение во вредительстве…

— Я не верю, я не хочу верить! — страстно воскликнула девушка. — Но есть люди, которые уверяют, что будто бы видели этого оригинала в московских ресторанах в подозрительной компании.

— Это ложь! Я не могу поверить.

— Слушайте! — Она больно стиснула мою руку. — Я вам признаюсь, зачем я сюда приехала. Я просила Саклатвалу, чтобы он вызвал меня сюда на работу, рассчитывая встретиться здесь с Ярославом. Я хочу поговорить с ним. Но он избегает меня. Помогите мне встретиться с ним!

— Хорошо… О чем же вы хотите с ним говорить? Простите за нескромность… Вы можете не отвечать.

— Нет, я скажу.

Лида немного подумала.

— Он всегда был со странностями. Я никогда не поверю, что он вредитель. Но мне временами кажется, что он способен мстить. Мне страшно думать, что он почему-то сделался человеконенавистником и мстит всем и каждому… Нет, простите, я чувствую себя такой глупой и непоследовательной, я сама не знаю, что говорю…

— За что мстить? Нет, вы ошибаетесь, Лидия Дмитриевна!

— Я боюсь за него. В Москве уже говорят потихоньку, что Макаренко нужно отстранить от строительства Глубинного пути и даже арестовать. Я очень прошу вас, устройте мне с ним встречу. Я писала ему, но он не отвечает…

Я обещал сделать все, что смогу. Но почему он не хочет с нею увидеться? Мне казалось, что я разгадал причину. Я резко спросил Лиду:

— Простите мне еще раз, но скажите — вы его перестали любить?

— Я? Вы ведь знаете… — растерянно проговорила она.

— А он любит вас и поэтому боится встречи с вами! — вырвалось у меня.

— Откуда вы знаете? — дрожащим голосом спросила она.

Я молчал. Но Лида заставила меня ответить. Без всяких подробностей я вынужден был все же кое-что рассказать ей о своем разговоре с Ярославом перед отъездом. Она жадно, не перебивая, слушала мой рассказ. Когда я кончил, она начала меня расспрашивать, добиваясь самых обстоятельных ответов. Я видел, что мой рассказ взволновал ее, и я жестоко укорял себя за длинный язык. Разве не лучше было бы промолчать? Ведь волнение могло ей повредить!

На балконе снова воцарилось молчание. Лида сжимала руками голову.

— У вас нет пирамидона? — спросила она наконец. — У меня очень болит голова.