Виктор Егоров - На железном ветру

Утром шестого января Михаил сказал, что Лоре придется посидеть дома — он идет в порт. Она не хотела показать своего огорчения, но против воли на глаза навернулись слезы. Она долго уговаривала его быть осторожным, осмотрительным. Она боялась за него теперь больше, чем когда-либо. Он пообещал вернуться к обеду.

План выглядел просто. Необходимо найти судно, на котором они с Лорой могли бы как штатные члены команды покинуть Францию. Выехать в качестве пассажиров нечего было и думать — требовалась виза. Задача состояла в том, чтобы добраться до любого порта, не принадлежащего Франции, в котором есть советский консул.

Однако наняться на пароход — полдела. Предстояло еще получить разрешение портовой полиции на выезд из Франции именно таким способом.

Несколько часов Михаил провел в торговом порту, бродил по причалам, вдоль которых стояли десятки судов под флагами чуть ли не всех стран мира. Михаил заговаривал с матросами, пытаясь узнать, не требуются ли на их суда коки или стюардессы. Он заходил в дымные кабачки, прислушивался к разноязыкому говору, подсаживался за столик, приглашал выпить. Механик с американского сухогруза сказал, что ему требуется кочегар, но узнав, что у Михаила нет матросской книжки и, кроме того, он хотел бы получить место для жены, отрезал:

— On board don't of a woman and my captain will't infringe tradition [20] На борту нет женщин, и капитан не нарушит традиции (англ.). .

Когда Донцов вошел в комнату на улице Тарамис, Лора бросилась ему на шею и так, обнявшись и не произнося ни слова, они стояли минуту или две.

— Что случилось? — спросил Михаил, заглядывая ей в глаза.

— О, ничего, теперь ничего.

Она притушила ресницами взгляд.

— Но все же?

— Милый мой, милый Жорж, не беспокойся ни о чем, делай свое дело.

Только вечером он узнал, в чем дело.

— Мне показалось, что я никогда тебя больше не увижу. Это были ужасные часы. У меня и до сих пор все дрожит внутри при одном воспоминании. Неужели завтра ты опять уйдешь?

— Да.

— И я не смогу тебя сопровождать?

Он положил ее голову себе на плечо и, успокаивая, долго гладил пышные волосы, упруго струившиеся между пальцев.

Он называл ее именами цветов, и чаще всего почему-то по-русски Колокольчиком, а она смешно повторяла «Ка-ла-кол-ши». Он произносил какие-то маловразумительные слова, она тоже, что-то шептала горячо и бессвязно и, когда заснула у него на плече, лицо ее было безмятежно.

Неделю изо дня в день наведывался Михаил в порт. Многие матросы и завсегдатаи кабаков, осевшие на берегу «морские бродяги» уже считали его своим знакомым, здоровались, спрашивали, как дела, говорили, что имей он профсоюзный билет, тогда легче было бы устроиться на какую-нибудь посудину, и не жалели крепких международных выражений для судовладельцев, капитанов и полиции.

Через одного из таких «морских бродяг» Михаил познакомился с «мастером», который в крошечной каморке на Орлеанской набережной промышлял подделкой любых документов, начиная от векселей и кончая завещаниями. За десять долларов он в течение получаса заменил фотографии Сенцовых в эмигрантских паспортах на фотографии Михаила и Лоры. Оставалось только удивляться его виртуозному мастерству — рельефный штамп на новых фотокарточках был воспроизведен в точности.

Однажды внимание Донцова привлек невзрачный пароход, стоявший в конце причала. Не сам пароход, а его наименование — «Наргиз». Это было азербайджанское имя. Надо полагать, пароход турецкий. У азербайджанцев и турок много общих имен, да и сами языки похожи. Михаил мог объясниться на азербайджанском языке. В детстве у него большинство приятелей были азербайджанцы.

«Э, попытка — не пытка, авось и турок меня поймет», — подумал он и решительно поднялся на борт по грязноватому трапу. Едва он ступил на палубу, как с невысокого мостика его окликнули на языке, который, по-видимому, следовало считать французским:

— Э! Что есть вы надо?!

Михаил поднял голову и увидел перегнувшегося через поручни полного старика в черном плаще и капитанской фуражке. Густые седые брови его были сердито сдвинуты.

— Это турецкое судно? — вопросом на азербайджанском языке ответил Донцов.

Морщины на лбу старика разгладились. Он проворно сбежал с мостика по крутому трапу. В его карих глазах Михаил уловил интерес.

— Ты что же — турок? — бесцеремонно перешел он на «ты». — Откуда родом?

— Я русский, но родом из Баку.

— Ай сагол! Я жил в Баку, имел пароход, тоже «Наргиз». Слышал?

— Нет.

Старик ухватил Михаила за рукав и потянул на бухту каната, сам уселся рядом.

— Эмигрант? Наниматься пришел?

— Да, сижу на мели. Увидел ваш пароход, думал, может, земляки помогут.

Старик рассмеялся, словно бисер рассыпал.

— Не будь я Муса Ахмет-Оглы, если сам на мели не сижу. Аллах тому свидетель.

Далее он рассказал, что является капитаном и владельцем парохода. Пароход — старая калоша, машина — сплошной лом. На переходе из Стамбула, в Тунисском проливе их потрепал шторм, поломалась машина, прогорели трубы в котлах. Почти три месяца простояли в доке. Только вчера пароход отбуксировали к причалу. На борту их двое: он да старший помощник. Команду давно пришлось списать на берег — нечем платить. Все деньги ухлопаны на ремонт. И теперь неизвестно, что делать — хоть вешайся на рее. Судно зафрахтовано франко-Стамбул, а команду нанимать не на что. Надо, самое маленькое, двести долларов.

О своих несчастьях Ахмет-Оглы рассказывал с каким-то горьким удовольствием, то и дело посмеивался, приглашая Михаила подивиться столь фатальному невезению. Судя по всему, для него самым главным было выговориться перед свежим человеком.

Михаил понял: судьба посылает случай и упустить его нельзя.

— Если дело стало за двумя сотнями, капитан, вы их получите. Я дам двести долларов.

Ахмет-Оглы оборвал свой бисерный смешок и уставился на Донцова такими глазами, будто у того выросла вторая голова.

— Что? Э... вы? Вы, эффендим?

Михаила развеселила эта молниеносная перемена обращения. «Вы» и «эффендим» говорили о многом. Теперь можно было выдвигать условия.

— Да, я дам вам деньги, а вы включите меня и мою жену в состав команды и доставите в Стамбул.

Ахмет-Оглы сорвал с головы фуражку, обнажив бритый, сияющий на солнце череп. От глаз его разбежались лукавые морщинки.

— Что-нибудь натворили во Франции?

— Чепуха, — небрежно бросил Михаил. — Незаконное содержание игорного дома.

Он подал старику свой паспорт и, как бы по нечаянности, вместе с ним извлек из кармана стодолларовую кредитку.

— Как только вы включите меня и жену в судовую роль и дадите нам соответствующий документ, я выкладываю деньги. С полицией я все улажу.