Виталий Гладкий - Приключения-91

Таким образом, для благотворительной организации Адольф Бернацкий оказался клиентом тяжелым и неудобоваримым, как ему напрямик и сообщили, лишив одновременно всячeской помощи. Казалось бы — крах! Но Алик не унывал.

Скоренько отправился он в магазин, расположенный в центре религиозного еврейского квартала, где, поблуждав между ломящихся от товаров полок, напихал за пазуху, не очень-то таясь от охраны, всякой всячины долларов на тридцать. У выхода его вежливо задержали частные детективы и препроводили в подсобку. Не возражая, Алик выложил краденое, позволил себя сфотографировать, но когда ему предложили проваливать и более в данный магазин не соваться, возразил: дескать, это как?! — он — вор, преступник, почему не вызвана полиция?

Детективы и любопытствующие продавцы, услышав такое заявление, уставились на Адольфа с недоумением, высматривая на лице его черты нездоровой психики.

— Двигай, парень, отсюда, двигай, — сказал неуверенно один из детективов. — Go and be cool! [5] Иди и будь в порядке! ( амер. ).

— Хочу полицию! — произнес Алик настойчиво.

Явился хозяин магазина. Борода, какие-то шнурки торчат из-под полы старомодного сюртука, религиозная тюбетейка... Хозяин был в районе человеком почитаемым.

Заподозрив в желании вора обязательно установить контакт с полицией некую тонкую провокацию, он принял парадоксальное решение, предложив Бернацкому взять все, что тот похитил, уйти и отныне никогда сюда не наведываться.

— Хочу полицию! — повторил Алик упрямо.

— В чем дело?! — всерьез занервничал хозяин, не зная, как вытолкать настойчивого вора.

И Алик изложил, в чем дело. И про свинину рассказал — о ней, как о мясе грязном, он, выросший в голодной большевисткой России, даже и не подозревал, и о сексуально озабоченной старухе поведал, и о педерасте с ножевым ранением, и о бессердечности благотворящих чиновников...

— Так что — зовите полицию! — закончил убежденно. — Будет о чем писать советским газетам, как нас тут принимают, беженцев из коммунистического мира насилия...

Ох, не прошел бы в девяностые годы подобный демарш, не прошел бы... Вытолкали бы Бернацкого взашей или даже вызвали бы стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали как крупнокалиберные пулеметные очереди — хозяин аж голову бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:

— Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь...

— Полицию! — сказал непреклонный Алик.

Хозяин дотянулся до телефона, набрал номер.

Тут Алик несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными людьми, большими охотниками насиловать людей белых...

Однако страхи Алика оказались напрасны. Хозяин что-то записал на обрывке бумажки после разговора с неизвестным абонентом на непонятном иврите и — протянул листок Алику. На листке был записан адрес. Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким извинялась, квартиру ему предоставляла, а хозяин, лично нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами, проводил его до порога, причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси оплатили. И оказался Алик в однокомнатной квартире, по-местному — «студии», где засел за зубрежку правил уличного движения, дабы освоить водительское ремесло. Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после чего началось практическое изучение города. Бруклин с его несколькими основными магистралями и обозначенными по алфавиту периферийными улицами Алик усвоил легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и плотности, тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую схему «авеню — стрит». Быстро разобрался Алик и с помойкой Нью-Йорка, островом Стейтен Айленд, а вот с двумя остальными районами — Бронксом и Куинсом — обстояло нелегко, тут приходилось плутать в многочисленных закоулках, выезжая по ошибке на скоростные трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии года Алик знал Нью-Йорк если не досконально, то весьма прилично. Сотня долларов в день зарабатывалась без особого напряжения, денег хватало на все, но главное — на «Смирновскую» и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно, ностальгия по далекой родине, прежним дружкам с телевидения, старушке маме... Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось, вряд ли. Отношения между Штатами и Союзом накалялись, и не приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о гостевой... А так жаждалось Алику вернуться одетому в пух и прах, с чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти, глупеньких провинциалочек, готовых отдаться за двухдолларовые колготки... Здесь же, в Америке, он был тем, кем был — занюханным таксистом, подувядшим кавалером, а потому любовь обходилась не менее сотни за ночь, дружбы — никакой и ни с кем, ибо равные Алику боролись круглосуточно за хлеб насущный, а серьезные люди обитали в иных сферах и кругах, говорили на отменном английском и общаться с ними было ну просто невозможно! Что же касается внешних примет — будь то парижский костюм или соболья шуба до пят, этому здесь никто не поражался. И будь ты в мехах, либо в джинсах, внимания тебе — ноль. Здесь все можно было купить. И очень трудно что-либо продать. Включая труд, идеи, даже тело. В равной степени никого здесь не интересовали твои прошлые заслуги и достижения. Только — настоящие и будущие. Однако настоящие вмиг становились прошлыми. То же касалось и сенсаций, и мод.

Тщеславием не обремененный, Алик далеко и не устремлялся. Главное, что имелось жилье и все, что к нему прилагалось: холодильник со жратвой и выпивкой и основательная кровать «кингзсайз» — королевский размер... Как выразился один из приятелей Бернацкого по эмиграции, малоизвестный поэт Гриша, Алик мыслил лишь своими эмоциями и поллюциями, причем и то и другое мало чем отличалось.

На такую характеристику Алик страшно обиделся: заявив: «Чья бы корова ухала, а твоя бы нюхала», быстро, впрочем, Гришу простив, тем более, был тот одним из немногих, кто искренне с Аликом дружил, разделяя все его слабости и увлечения — хорошую жратву с обильной выпивкой, похождения на стороне от жены — вскоре его оставившей, и отличал их в принципе лишь интеллект и образование, натуры же не разнились. Равно как и генеральные жизненные устремления. Так что насчет коровы — верно.

Поэт Гриша сидел на «вэлфере» — пожизненном, можно сказать, пособии, выпускал одновременно не пользующиеся популярностью книжечки лирических стихов и остро страдал по России, откуда вывез настаивавшую на эмиграции молодую жену, вышедшую в Америке замуж за лицо англо-саксонского происхождения.

Побочным доходом Гриши являлся крупномасштабный аферизм малорезультативного свойства. Гриша посещал советское консульство, в ту пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до афганского инцидента), крутился там с предложениями всяких культурных программ среди дипломатов, подвязывающих его на вербовку, и в итоге на вербовку подвязался, быстренько угодив в ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество. Обоим ведомствам около года он морочил мозги, настойчиво требуя денег и деньги исправно получая. Обедал за счет агентов ФБР в дорогих ресторанах и пьянствовал с советскими шпионами в консульстве, куда часто прихватывал за компанию и Алика.