Алистер Маклин - Дрейфующая станция «Зет». Караван в Ваккарес

На улице громко и отчетливо громыхнуло несколько взрывов. Мужчины кричали, лошади в страхе ржали, заливался свисток полицейского, а взрывы все продолжались и продолжались. Кзерда, а за ним трое остальных бросились к двери и распахнули ее.

Но оказалось, не они одни заволновались, стремясь обнаружить причину беспорядка. Вряд ли было преувеличением сказать, что не менее чем тридцать секунд внимание каждого, кто находился в этот момент на площади, было приковано к тому месту, где несколько цыган и пастухов — и Боуман самый активный среди них — пытались утихомирить вздыбившихся, кружащихся, ржущих и совершенно обезумевших лошадей.

Только одна пара глаз была устремлена в другом направлении, и это были глаза Сессиль. Она прижалась к стене зелено–белой кибитки и, поднявшись на цыпочки, смотрела в окно сквозь щель в занавеске.

В кибитке царил полумрак, однако глаза Сессиль быстро привыкли к темноте. Когда она стала различать предметы, у нее от ужаса перехватило дыхание. Там лицом вниз на кровати лежала девушка с темными, коротко остриженными волосами — очевидно, это было единственное положение, в котором она могла находиться. Ее обнаженная и, по–видимому, изувеченная спина была забинтована и кое–где, там, где было видно тело, покрыта какой–то мазью. По ее беспокойным движениям, а иногда и стонам, было ясно, что она не спит.

Сессиль опустила занавеску и отошла. Мадам Зигэр, Сара и Мари ле Обэно стояли на ступеньках кибитки и смотрели через площадь. Сессиль прошла мимо них с безразличным видом, что было совсем не просто, так как ноги дрожали и ее мутило. Она пересекла площадь и подошла к Боуману, которому только что удалось успокоить лошадь. Он отпустил животное, взял Сессиль за руку и повел к припаркованному «ситроену». Мельком взглянул на нее, и ему все стало ясно.

— Тебе не понравилось то, что ты увидела, не так ли? — спросил он.

— Научи меня стрелять из пистолета, и я буду стрелять. Несмотря на то, что плохо вижу. Но ничего, я подойду поближе!..

— А что, там очень плохо?

— Очень. Она почти ребенок, маленькое хрупкое создание, а они практически содрали кожу с ее спины. Это ужасно! Бедное дитя, должно быть, очень сильно страдает.

— Так ты не испытываешь жалости к тому человеку, которого я сбросил в Рону?

— Я убью его. Если у меня будет в руке пистолет и я встречу его.

— Никаких пистолетов. Я сам не ношу оружия, но запомню твои слова.

— Ты, кажется, воспринял мое сообщение чересчур спокойно.

— Я так же, как и ты, схожу от всего этого с ума, Сессиль. Только я в этом состоянии, в отличие от тебя, давно и не могу проявлять свои чувства все время. А что касается избитой девушки, они сделали с ней то же самое, что и с Александре. Бедный ребенок, отчаявшись, попытался передать сообщение, какую–то информацию, поэтому они преподали ей урок, который, по их мнению, она запомнит навсегда, да и другие женщины тоже… Возможно, так оно и будет.

— Какую информацию?

— Если бы я знал, то спрятал бы как можно скорее этих женщин в безопасное место.

— Если ты не хочешь говорить, не надо.

— Слушай, Сессиль…

— Все нормально. Не имеет значения. — Она помолчала. — Ты знаешь, я хотела убежать отсюда утром. Вернувшись с берега Роны.

— Я бы не удивился.

— Но сейчас — нет. Уже не хочу. Мы с тобой теперь связаны.

— Я не хотел бы быть связанным с кем–либо. Кроме тебя.

Она удивленно взглянула на него:

— Ты это всерьез?

— Да, всерьез, — ответил он.

Они подошли к «ситроену», обернулись, посмотрев в сторону площади. Цыгане суетились. Ференц — они это ясно видели — ходил от одной кибитки к другой, раздавая какие–то указания хозяевам, которые, едва он отходил, сразу начинали готовиться к отъезду, цепляя кибитки к джипам.

— Уезжают? — Сессиль удивленно посмотрела на Боумана. — Почему? Из–за нескольких шашек фейерверка?

— Из–за нашего друга, побывавшего в Роне. И из–за меня.

— Из–за тебя?

— Они понимают, что после того, как наш друг вернулся с купания, я слежу за ними. Они не знают, что именно мне о них известно. Они не имеют представления, как я выгляжу сейчас, но уверены, что выгляжу по–другому. Они понимают, что не смогут выследить меня здесь, в Арле, потому что не имеют ни малейшего представления, кто я и где остановился. Они понимают: чтобы я засветился, необходимо изолировать меня, а для этого надо заставить раскрыться. Сегодня вечером они разобьют лагерь в открытом поле, где–нибудь в глубине Камарга, и будут лелеять надежду, что поймают меня. Они знают: где бы они ни расположились, там буду и я.

— Ты мастер произносить речи, не так ли? — В глазах Сессиль не было насмешки.

— Просто тренировка.

— И ты, конечно, самого высокого мнения о себе, не так ли?

— Нет! — В его глазах застыл немой вопрос. — Ты полагаешь, они тоже так думают?

— Извини! — Она дотронулась до его руки в порыве искреннего раскаяния. — Я разговариваю так, когда испугана и волнуюсь.

— Я тоже. В большинстве случаев. Мы тронемся, как только ты заберешь из отеля вещи, и в лучших традициях Пинкертона будем следить за ними, двигаясь впереди них. Потому что, если мы поедем за ними, они выставят наблюдателей, чтобы проверять каждую машину, следующую за ними по пятам. А таких автомобилей, едущих на юг, будет немного — сегодня вечером большая праздничная ночь в Арле. И большинство людей не поедет в Сен–Мари в течение последующих двух суток.

— Они могли бы узнать нас? В такой одежде? Уверена — не смогут!

— Да, пока они не узнают нас. Возможно, еще не напали на наш след. Пока. И, я уверен, они не в состоянии это сделать. Они будут искать машину с парочкой в ней. И непременно с арлезианскими номерами, потому что это должен быть автомобиль, взятый напрокат. Они будут искать мужчину и женщину, загримированных и одетых в праздничные костюмы цыган или пастухов. Они будут искать людей с определенными, хорошо известными им приметами. Ты — стройная, широкоскулая, с зелеными глазами, в то время как у меня далеко не стройная фигура, на лице несколько шрамов, скрыть которые можно только при помощи грима. Как думаешь, сколько машин с людьми, имеющими такие характерные приметы, будут следовать в Ваккарес в полдень?

— Думаю, одна. — Сессиль вздрогнула. — Ты бы не пропустил такую, да?

— Они тоже не пропустят. Поэтому–то мы и поедем впереди них. Если они отстанут от нас, мы всегда можем повернуть назад и узнать, где они остановились. Они не будут обращать особого внимания на машины, идущие с юга. По крайней мере, молю Бога, чтобы этого не случилось. Но все время не снимай темных очков: твои зеленые глаза могут выдать нас.

Боуман подогнал машину к отелю и остановился в пятидесяти ярдах от патио, ближайшем свободном месте, которое обнаружил, и сказал Сессиль: