Владимир Смирнов - Над океаном

А туман вроде светлел — они вышли к его верхней кромке...

...— Товарищ генерал!

Он очнулся.

— Кучеров... Пятьдесят третий на связи, товарищ генерал. Приемку топлива закончил. Следует в точку рандеву с караваном.

Он отшвырнул давно погасшую, ставшую волглой сигарету и шагнул в дверь КДП.

— ...на двенадцать тысяч, — быстро говорил Тагиев в микрофон. — Отработаете задачу, но ниже двух тысяч не ходить, повторяю, нижний предел — две тысячи! Сопровождение до точки с координатами... Затем выход на эшелон двенадцать, разворот на курс двадцать семь — и домой. Домой! Как понял?

— Нет! — жестко сказал генерал и подошел к планшету. — Поскольку они там, пройти поисково по... — Он повернулся к планшету, секунду раздумывал и ткнул пальцами, всей сжатой ладонью, в светящуюся сетку: — Здесь, здесь и здесь. Задача ясна?

Тагиев крутнулся с креслом, длинно посмотрел на генерала, перевел взгляд на Царева и ясно, отчетливо возразил:

— Они устали.

И это прозвучало как категорическое «нет».

— Да, — сказал генерал. — Они устали. Но это — две части одной работы.

— Они устали! — упрямо, громче повторил Тагиев.

— Другой экипаж?

Царев молчал. Потом негромко, словно советуя, сказал:

— Тагиев, они уже там. Они и пройдут. Это — смысл.

Тагиев сжал губы, смерил Царева взглядом, развернулся к пульту и пригнул к себе «шею» микрофона:

— Девять пятьдесят третий! Вызывает «Барьер». Связь?

— На связи, — донеслось издалека сквозь треск и посвистывание помех.

— Перенацеливание. Повторяю: перенацеливание. Разворот на двести тридцать четыре. Занять эшелон пять. Пройти поиском квадраты... Выполняйте! Окончание квадратов докладывать немедленно. У меня все.

Он оттолкнул микрофон и, ни на кого не глядя, стал быстро заполнять журнал, время от времени демонстративно шумно прихлебывая давно остывший чай...

...Истекал девятый час полета. Корабль, переваливаясь на разворотах, широким плоским зигзагом поиска шел над ночным океаном, спящим под тяжелым мокрым одеялом тумана, предрассветно сгустившегося над волнами.

«Ну, это, в общем-то, правильно, — думал Кучеров, глядя, как заколдованно-вкрадчиво покачивался перед ним штурвал, сами по себе синхронно двигались педали — машину вел Николай. — Конечно, правильно: не гнать же сюда еще один экипаж, который к тому же и не успеет».

Кучеров посмотрел за борт, но увидел на стекле лишь едва заметное свое отражение, расплывчатое и разноцветное в тусклых отсветах приборов. Даже жутковато: будто твой двойник, уже покойник, повис там, прилипнув тухлым, синим носом к стеклу снаружи, и таращится тебе в глаза кошмарной сине-желтой мордой.

Мрак...

Планета — сонное море, черный необъятный океан — плывет во мраке и тишине. И лишь отдаленным, низким эхом катится басовитое гудение летящего где-то в вышине, во мраке, самолета, и его не видимый и не слышимый никому щупалец-луч радиолокатора гладит, гладит ласково, вкрадчиво и неощутимо воду, скользит бесшумно во мгле, прощупывая холодную пустоту, насыщенную лишь пара́ми воды; датчики газоанализаторов настороженно-хищно «нюхают» ночной воздух — не проходил ли тут кто, не прячется ли во тьме; настороженно шарит повсюду не ведающий усталости мертво-живой инфракрасный глаз ночной оптики.

Гул, низкий и ровный, негромкое, ровное эхо — оно никого не тревожит и не будит, здесь некого тревожить...

Вот из-под прозрачного колпака-обтекателя антенны сорвалась в ночь и даль спрессованная кодом стая цифр и знаков. Корабль летит — тяжело и мощно. На бессонном КДП приняли с поста дальней связи очередную дешифрованную умницами машинами радиограмму, где абракадабра головоломных символов легла успокоительными строчками: все в порядке, полет протекает нормально, продолжаем выполнение...

Машков сосредоточенно — у него сейчас самая работа — колдует с цифрами и картами под счастливыми круглыми глазенками девчушки; Агеев неотрывно следит за неутомимо бегущим по пульсирующему зеленому полю индикатора кругового обзора изумрудным лучиком, искрящимся и таинственно-хитрым, и время от времени монотонно докладывает:

— Экран чист... Чисто... Район чист...

Щербак, полузакрыв глаза, считает, сколько до отпуска; домой, домой... И на рыбалку на песчаные косы, там, где река, обогнув нижнюю часть города, делает широкий плавный поворот; а потом — с батей в лес, за грибами: самый сезон; и перекус вдвоем в лесу горьковато-вкусно пахнущими рюкзаком мамиными бутербродами; а сосна под спиной дышит под ровным, низко гудящим верховым ветром, сосна всегда дышит, когда к ней прикасается человек, — надо только услышать ее тихий голос, ее живое дыхание; но как же, как нащупать те два-три движения кисти, чтоб на ткани возник туман — те самые плывущие волокна воздуха, дымчатая прозрачность?..

Савченко, сосредоточенный, ничего не видящий, кроме приборной доски, ведет машину, точно выполняя команды штурмана, следующие через недолгие паузы:

— Лево тридцать... Прямо... Через пятнадцать минут — поворот...

Кучеров, откинувшись в кресле, медленно потягивает какао; в правой руке — крышка-стаканчик термоса, в левой — тонкий ломтик лимона, зажатый меж двух листиков сыра. Не понять, что ему больше доставляет наслаждение: вкусная еда или возможность посидеть несколько минут без осточертевшей кислородной маски на лице. В кабине своеобразный уют: ровный низкий гул турбин, шоколадный, теплый, густой дух какао.

Савченко на миг оторвался от приборной доски, иронично глянув на бутерброд.

Саня же с удовольствием, нарочито вкусно причмокнув, проглотил последний кусочек своего лакомства, допил неспешно какао и, аккуратно завинчивая крышку термоса, назидательно поведал:

— Все, что мы не пробовали сами, кажется нам странным.

Николай опять покосился на него.

— Ты вперед, вперед смотри! Да, так вот. Ты пробовал чай с бутербродом, э-э... ну, скажем, такой архитектуры: мягкая, но чтоб с хрустинкой поверху булочка, на ней — маслице, кружочек лучку, немножко-немножко! — крутого яйца с желточком, а сверху — как купол, как вершина! — тоненький ломтик колбасочки. А? Пробовал?

— Внимание. Поворот вправо тридцать пять.

— Выполняю... Нет, и не стану: жуть берет. Лук, чай...

— А напрасно! Оч-чень сближает. А если это настоящая, скажем, луканка... Эх, парень! Необычайнейше сближает! И уж тогда не чай, а полусухое, именно полу, и ни в коем случае не пить, а ма-а-ленькими глоточками запивать... — Он, перегнувшись назад, сунул за спинку сиденья в карман термос и удовлетворенно зашуршал шоколадной оберткой. — А если всерьез, то это наука, которой мы не знаем, а ведь дарована она нам на радость... Ты чего смеешься, я серьезно говорю! Ты вот видел, какой красивый бывает хлеб? А ночью, если мимо тебя проедет хлебовозка — а? Какой аромат? Еще древние...