Николай Пряничников - Золотой гроб

Дело замялось, но мстительный Мишка и его диссидентски настроенные дружки стали вычислять, — кто настучал в КГБ? Все сошлись на том, что 'казачек' не кто иной, как 'писатель' Шурик Носков — женатый и надменный выскочка, единственный из студентов, который имел личный автомобиль, подаренный высокопоставленным тестем — начальником ГАИ всей области.

Шурик еще на первом курсе занялся неблагодарным писательским трудом и тиснул в молодежной газете два рассказика о студенческом житье — бытье. После громкой публикации, Шурик уверился, что его приплюснутая с детства голова таит в себе огромный писательский талант, и пророчил себе великое будущее. Он думал, сочинял, писал, рвал и бросал написанное в корзину и снова писал. Шурик, творил. Яркие поэтические слова, уложенные в русло прозы, так неудержимо рвались попасть на бумагу, будто их скопом выпускали из заточения. Шурик стал рассылать свои произведения в разные литературные издания. Там рассказы вежливо принимали и еще более вежливо отвечали так, что де тематика вашего писательского труда не соответствует направлению журнала.

Его менее талантливые однокашники подсмеивались над усилиями Шурика на литературном поприще и советовали ему плюнуть. Такие советы щемили мятущуюся душу молодого писателя и поэтому, один из трудов Шурика первый раз пошел не в адрес литературного журнала, а прямиком в адрес дома со строгими серыми колоннами на улице Воробьева к мрачным сероглазым людям. Там 'труд' с удовольствием приняли, по достоинству оценили и намекнули, что будут рады и последующим произведениям. С тех пор Шурик регулярно отправлял свои новые рассказы по известному адресу. Все они начинались на удивление одинаково: 'Доношу до вашего сведения, что'…

На занятия Шурик приезжал на горящих красным заревом Жигулях и под завистливым взглядом 'безлошадных' доцентов и профессоров ставил автомобиль на небольшую автостоянку около главного корпуса, где уже стояли 'Жигули' всех проректоров и 'Волга' самого ректора.

Шурик еще и раньше подозревался в том, что регулярно стучит сероглазым людям о том, кто и чем дышит на факультете, но за руку поймать его было не возможно. Были только косвенные доказательства его стукачества: — из всех скандалов и недоразумений, сопровождавших студенческие вечеринки, которые были традиционно часты в общежитии, — он всегда выходил чистеньким.

Отомстили Шурику до гениальности просто. Взяли и подкинули в 'бардачок' его красавца — автомобиля женские трусики, губную помаду, да женскую перчатку (она третью неделю без дела валялась на столе у вахтера общежития. Где раздобыли женские трусики — доподлинно неизвестно). Шурик целую неделю приезжал, как и обычно, — надменный и гордый, ставил свою машину рядом с ректорской. Все уже стали думать, что 'мина' не сработала. Но однажды в дождливый понедельник грустный писатель приехал на занятия на трамвае, а правая щека его была обезображена тремя длинными царапинами.

— Чего, Шурик — спросил его в коридоре Мишка, показывая на щеку — издержки семейного бытия?

— Да нет. Кот — скотина, — ответил Шурик и заспешил в аудиторию.

'Скотина — кот' почти на пол года лишил его права выпендриваться на своих Жигулях, что немножко сбило спесь с зарвавшегося собственника.

После этого комсомольского собрания мы с Мишкой и сблизились, а к выпуску уже были закадычными друзьями и оставались ими все последующие после учебы годы, хотя судьба разделила нас. Мишка трудился в отделе планирования одного полувоенного НИИ, а я работал в газете.

Наконец, мы решились отправиться в долгожданное путешествие. Синий речной воздух! Уже одно предвкушение этого делало поездку прекрасной, а в дороге присоединится все, что только нужно тяготеющей душе: тихая река, лоскутной туман, колдовские зори, отрешенность от всех обязательств и повседневных забот. Романтика.

Состав будущей команды путешественников ограничивался наличием трех двухместных байдарок. Наметились и конкретные участники похода. Кроме нас с Мишкой кандидатами на робинзонаду стали мои двоюродные братья Вовка и Сашка. Пятым участником планировался Мишкин родственник — бывший муж Мишкиной сестры, — художник и поэт Игорь, приехавший погостить к нему из Санкт — Петербурга. Родство, конечно, было уже седьмой водой на киселе, но Игорь стал Мишке родственным по духу, и судьба разведенки сестры была уже не в счет. Одно место в байдарке оставалось вакантным до речного поселка Хахалы, где к нашему отряду должен был присоединиться также наш бывший однокашник Валерка Майоров.

— До Хахал поплыву один, — сказал гордый Саня — не люблю зависимости.

Все мы в среднем двадцати восьми — тридцатилетние недотепы — романтики, и лишь Игорю недавно стукнуло 51. Все, за исключением Игоря, не женаты, не обременены семьями, а Игорь женился раз десять. Во всяком случае, десять жен у него точно перебывало, а еще три сотни женщин утром выходили из его квартиры с чувством, что могли бы стать женами поэта. Игорь слыл отъявленным ловеласом, хотя его бородатый лик излучал скромность и застенчивость, и он был славным малым. Нас объединяли многие годы дружбы, совместные поездки на рыбалку, охоту и многие литры ее 'родимой', выпитые вместе и по раздельности.

Для планирования путешествия мы собрались в Мишкиной квартире. Свою мать Михаил благоразумно сплавил в деревню, где у них был еще дедовский дом. Их короткое хозяйничанье с Игорем в жилище оставило после себя гору не мытой посуды и несколько пустых винных бутылок у холодильника.

Скоро на столе появилась закуска, а из спальни Мишка принес старинный граненый графин, заполненный бесцветной жидкостью, с запахом, напоминающим обыкновенный самогон, коим в последствии и оказался.

После первых рюмок, жуя соленый гриб, Михаил достал из кармана лист исписанной бумаги и, стал зачитывать план предстоящего похода.

— 14 июня форсированным маршем высадится на станции Озеро!

— Разве можно высадится форсированным маршем? — морщась после самогонки и закусывая, спросил вредный Саня — ведь маршем, если нас правильно научил заведующий военной кафедрой майор Сидоров, — это что — то стремительно — молниеносное и тактически грамотное! Это, если куда — то все бегут! А нам то чего бежать? Мы же отдыхать едем.

— Не перебивай, умник, — строго заметил Михаил — и забудь вашего институтского алкаша в форме майора, с лицом Сидорова. Не служил в армии?! — Тогда и помалкивай, студент.

Санька единственный из нас, кто не хлебнул настоящего армейского лиха. Военная кафедра политеха, с вечно красными носом и уверенными глазами майора Сидорова, заменила ему всю армейскую школу. Поэтому, выражение 'форсированным маршем' представлялось ему в чисто академическом плане: — Исходя потом, бренча котелками, 100 солдат — отличников боевой и политической подготовки бегут через болото в обход противника!