Николай Пряничников - Золотой гроб

Плотник Палыч сидел под кучевыми облаками на стропилах строящейся избы и хрипло кричал вниз напарнику:

— Федьк, а Федьк, у меня молоток упал. Ты его не словил, случаем?

Так мы и не узнаем, — поймал ли Федор плотницкий инструмент? А может, и сплоховал по причине замедленной реакции. Не успел.

Замедленная реакция — явление на Руси эпохальное и обязательное. Как, например, день и ночь. Она начинает победоносное шествие в 11–00 по Камчатскому времени от разбитого солдатскими сапожищами соснового крыльца плохонького магазинчика на крошечном островке имени Макара Ратманова. И, набирая силу и мощь, девятым валом через тундровую и таёжную Сибирь, через Урал прокатывается по всей Великой стране в сторону Иван — Города, грубо сметая на своем пути все, к чему с большим трепетом и уважением относится всероссийское 'Общество Трезвости'. И так — каждый день. Зато, до 11–00 водку, хоть тресни, не продают. Знай Макар 200 лет назад, что отправной точкой всех несчастий на Руси будет открытый им островок — ни за что бы не стал первопроходцем. Бросил бы службу во славу России, и тихо закончил свою жизнь в имение под Тулой в благочинии, да в окружение многочисленных детей и внуков.

Ну, бог с ним Макаром — отступником.

Зато, Палыча голыми руками не возьмешь. Будь у него за плечами не три класса образования, а, скажем, десятилетка, то он бы мог прославиться на поприще, которое принято называть дипломатическим… Дипломат он был отменный и до отчаяния хитрый. Именно его всегда мужики посылали за водкой в райцентр, до которого 10 минут езды на грузовике.

Палыч с колхозным шофером, пробиваясь по заснеженным улицам, прибывал к открытию магазина, делал доброе лицо и говорил полнощекой продавщице:

— Продай-кось, барышня, мне буханочку хлебушка, да колбаски с полкило, вот этой, кооперативной, да сала вот этого соленого. А коли не жалко, так и порежь на кусочки, потоньше. Ножа — то у меня нету.

Великодушная барышня тонко нарезала хлеб, колбасу, сало, а Палыч заговорщитски просил 'уж заодно' продать ему и заветную литровочку.

— Да вы что, гражданин, не знаете что ли, что водка у нас продается с

11 00? — возмущенно рокотала барышня.

— А-а-а — понимающе говорил Палыч — ну, тогда ладно, тогда я пошел.

— А хлеб, а колбасу, а сало?! — повышала голос служительница Меркурия, — куда мне теперь это девать — то?

— Так, и мне колбаса без водки без надобности. Зачем я на нее тратиться стану? — удивлялся Палыч.

— Нет, бери! — начинала закипать барышня — разрезал, значит бери!

— Звиняй, сударыня, я не резал! Все видели. И, наклонившись к очумевшей от подобного нахальства продавщице, шептал, — Давайкось лутше, голубушка, придем к консесюсю…., — с трудом выговорив, надоевшее по телеку слово, хитро щурился Палыч.

В итоге — ударник плотницкого труда всегда находил консенсус с отличниками советской торговли и заветная литровочка перекочевывала из ящиков торговой сети на утренний стол подвижников серпа и молота.

В каком часовом поясе проживает плотник Федька, нам и знать не обязательно. Если где встретите мужика с отпечатком палычевского инструмента на лбу — так он Федька и есть. И гадать нечего.

К тому времени, когда стрелка часов на самом западном рубеже родины — матери подойдет к 11–00, то сколько уже их горемык — сельских и городских пролетариев и пьющих интеллектуалов всех отраслей народного хозяйства получат по лбу в шлейфе Девятого вала на востоке, — вообще никакому подсчету не поддается. Поэтому, ловить кувалды и другие плотницкие инструменты, делать все серьезные дела, а также совершать осознанные поступки — надо до двух часов пополудни. Россия, брат ты мой…. Это на Западе сутки делятся на день и ночь. А у нас — до и после закрытия магазина.

Словом, вовремя все надо делать, вовремя. Вон и Мишка Волков — мой друг, как не встретимся, так сразу и пытает:

— Когда же мы поедем на Керженец, Иван? Вся жизнь пролетит, а байдарки так и останутся сухими. Поехали, я тебе говорю!

Если перефразировать Владимира Высоцкого, то лучше реки Керженец, может быть только лесная красавица — река Керженец. Помилуй Бог, не хочу обижать обитателей берегов Ветлуги, Усты, Линды и других рек и речек романтического Заволжья, но синие заводи и легкий голубой воздух среди янтарных сосен лесного Керженца завораживают и настраивают на самые хорошие мысли. На поэзию. Если, конечно, все кто там бывал — поголовно поэты и романтики.

Это байдарочное путешествие по Керженцу мы с Мишкой задумывали совершить каждое лето. И каждое лето какой — то вихрь неотложных дел захватывал наши погрузневшие от чревоугодия тела, бросал в рабочие командировки, удерживал у телевизоров, или в вечернем пивном баре на 'Скобе'. Словом, на любимом с далекого детства Керженеце, мы не были сто лет.

— Все, поедем! — сказал во время очередной встречи Мишка, — плевать на все обстоятельства!

Тут надо пояснить. В Мишке есть классические задатки настоящего организатора и руководителя, которыми с исстари богата русская земля. Когда он что — то твердо решает, ему действительно плевать на все мешающие обстоятельства. При необходимости он бы непременно повторил подвиг Александра Матросова, и посмертно получил звание Героя. Правда, потом бы наверняка выяснилось, что и амбразуру надо было закрывать не ту. И не в это время. Да и не грудью. Да и вообще могло случиться, что это свой дот, а не вражеский. Да и не дот вовсе, а окошко от подвала, а в подвале, как в падучей тарахтит компрессор. Но и на эти, неожиданно выявленные недоразумения, Мишка бы плевал, поскольку, Мишка был взращен в советской стране, а нашему человеку, как известно, — все по фигу. На амбразуры бросаются все, кто ни попадя и потому у нас так много Героев Советского Союза.

C Михаилом мы подружились в Альма Матер на факультетском комсомольском собрании. На нем судили не сознательного комсомольца, который на студенческой вечеринке в общежитии под мотив известной революционной песни инициировал распевание антиреволюционного пасквиля:

«Смело, товарищи, но-о-о-гу,

Дружно прострелим в бою.

Вашу войну и трево-о-огу,