Сергей Гомонов - Душехранитель

— Хочешь, я расскажу тебе одну старую легенду? Уже никто не знает, откуда пришла она… — Паском сел перед нею прямо на стол, взял ее за руки. — И никто не ведает, когда ей суждено умолкнуть. Она об Учителе и Ученике.

— Расскажите… — чуть слышно согласилась женщина, и, сморгнув слезы, подняла зеленовато-янтарные глаза на кулаптра.

— В одном селении жил старый мудрец. И был у него Ученик. Всему обучил мудрец своего воспитанника. И однажды тот возомнил, что теперь он стал гораздо умнее своего Учителя. Юноша пошел на хитрость. Он поймал большого мотылька с лазурными крылышками и спрятал его в кулаке, а сам подумал: «Предложу-ка старику задачу: пусть догадается, что у меня в руке. То, что там бабочка, он, конечно, узнает. Но спрошу его, живая она или мертвая. Если он скажет, что живая, то я сдавлю ее, и бабочка умрет. А скажет, что мертвая — отпущу, и она улетит». С этими мыслями пошел Ученик к своему наставнику. «Что в руке моей, Учитель?» — спросил он. «Мотылек», — спокойно ответил мудрец. «А жив он или мертв, Учитель?» — продолжал хитрый юноша. Посмотрел на него старый Учитель и ответил: «Сделаешь вот так, — он крепко стиснул кулак, — и мотылек умрет. А сделаешь так, — мудрец раскрыл ладонь и дунул на нее, — останется в живых. Все в твоих руках, мальчик!»

Танрэй молча смотрела на него. Паском долго перебирал ее тонкие пальчики. А потом наконец произнес, очень просто, но с лукавой улыбкой:

— Все в твоих руках, сердечко. Ступай.

И ей показалось, что в ладони затрепыхалась плененная бабочка.

Уроки шли своим чередом. Восьмилетние астгарцы обучались счету. Маленькая Каэн-Тоэра, покусывая кончик своей тоненькой белокурой косички, решала задачку. В учебной комнате стояла тишина, только малыши сосредоточенно поскрипывали грифелем по своим досочкам.

И неожиданно тишина взорвалась безумным воем.

— Поднимитесь с ваших мест, ученики, — приказал учитель. — Встаньте в ряд возле двери…

Каэн-Тоэра слышала от родителей о войне и уже знала, что будут взрывы, от которых нужно прятаться, прятаться долго, глубоко под землей. Ей стало страшно, так страшно, что отнялись ноги и руки. Девочка присела на корточки у стены и зарыдала. Раздались смешки других детей, но их заглушал идущий отовсюду жуткий вой.

— Каэн-Тоэра, что ты? — спросил преподаватель, склоняясь над нею. — Вставай, нам нужно идти!

— Я… н-н-н… я н-не хочу… н-не хочу умирать… — захлебываясь спазмами, промычала малышка. — Г-где мама?

— Каэн-Тоэра, но это лишь условная тревога, разве ты не знаешь?!

Однокашники подняли ее на смех:

— Поверила! Поверила!

Ее ручонки ходили ходуном. Господин Уин-Луан поднял ее, прижал к своей груди и поторопил остальных.

— Это неправда, да? — шептала она в ухо учителю, заметно успокоившись. — Это неправда?

— Неправда, Каэн-Тоэра, неправда!

Они покинули сфероид здания школы и теперь спускались куда-то вниз, по лестнице в шахте запасного выхода. Освещение здесь было тусклым, и даже смельчаки, недавно дразнившие Каэн-Тоэру, перетрусили и начали хныкать. А ей было спокойно обнимать шею Уин-Луана и знать, что все это понарошку.

Учитель вел их по длинным подземным переходам. Потом они очутились в большой, круглой и хорошо освещенной комнате с множеством дверей. Девочка увидела, что здесь уже находятся другие дети и учителя.

Поставив Каэн-Тоэру на пол, господин Уин-Луан подошел к пожилой женщине и о чем-то спросил.

Девочка протяжно, уже с облегчением вздохнула и, стирая сквозь всхлип непросохшие слезы, улыбнулась. Многие ребятишки затеяли игру, гоняясь друг за другом, однако наставники тут же призвали их к порядку.

Они пробыли здесь недолго. Чей-то голос объявил, что тревога закончена и можно возвращаться на свои места.

Вновь построив ребятишек гуськом, учителя стали выводить их из большой комнаты. Только теперь Каэн-Тоэра смогла понять, как глубоко под землей они находились. Ее ножки даже устали подниматься по ступенькам.

Еще несколько следующих дней однокашники дразнили девочку трусихой, а она и впрямь вздрагивала теперь от любого резкого звука и виновато улыбалась.

Та пожилая женщина, с которой разговаривал господин Уин-Луан в убежище, была начальницей их школы. После условной тревоги ей пришлось собрать совет. Не один Уин-Луан пожаловался, что некоторые ученики были смертельно напуганы воем предупреждающих сирен.

— Однако мы должны точно знать, как вести себя в случае настоящего нападения Оритана! — разводя руками, оправдывалась начальница. — Это было правительственное распоряжение. Мы были обязаны провести учение.

— Я лишь надеюсь, что это не повторится, — сказал Уин-Луан, и другие учителя-астгарцы согласно закивали.

— Кто знает… — начальница вздохнула. — Просто в следующий раз постарайтесь заранее подготовить малышей к этому испытанию…

— Это ужасно… — еле слышно пробормотала одна молоденькая учительница, зарделась и опустила голову.

Почти никто из эмигрантов на Рэйсатру не знал о том, что происходит сейчас на Оритане и Ариноре. Почти никто.

Ал стал замечать, что Ормона зачастила с отъездами. Супруги-экономисты объясняли это налаживанием связей с дальними соседями-тепманорийцами, а бездействие Тессетена — травмой ноги. Хотя он уже давно передвигался даже без костылей и без палки. Ал старался не думать об этом, но все же заподозрил неладное. Объяснить он не мог, однако поведение Ормоны вызывало в нем безотчетную опаску.

Залечивший свои раны Фирэ стал помогать Паскому в кулаптории и был столь успешен, что старик поставил под его начало нескольких своих помощников. А вот с братом, с Дрэяном, отношения у молодого кулаптра не заладились. Фирэ явно избегал его общества. Ал подозревал, что это происходит из-за Ормоны. Уж слишком окрепла дружба между Фирэ и Тессетеном, и, по всей видимости, юноша не мог простить брату его бесчестного поступка, о котором за пять лет узнали (или, по крайней мере, подозревают) уже многие кула-орийцы. Ал понимал, что Фирэ — человек благородный и даже излишне щепетильный, но чувствовал в нем и что-то непонятное, настораживающее. Словно некогда цельный сосуд дал трещину, которую не заделать, не залечить.

Даже дома, в семье, теперь было не все ладно. Танрэй замкнулась, причем спряталась она только от мужа. Казалось, ее больше радует общение с родителями, с Натом, с кулаптром, с Сетеном и Фирэ, чем с ним, с Алом. Возможно, это было связано с тем, что Ал так и не привязался к своему сыну, готовящемуся появиться на свет через несколько циклов Селенио. Уж слишком много внимания жена уделяла тому, кто барахтался в ее утробе. Ему она пела песенки, рождавшиеся в ее голове. С ним она разговаривала, рассказывала сказки. Алу казалось, что она сама все это и сочинила. Было слегка обидно, что она тратит свою творческую энергию попусту, ведь он однажды просил ее сосредоточиться для того, чтобы помочь им всем. Сделать что-то серьезное. А Танрэй лопочет какие-то несуразные стишки своему растущему с каждым днем, словно прибывающая луна, животу, и ничто не способно выманить ее из мира иллюзий. Когда-то давно Ал пообещал своей жене (или тогда она была только невестой?), что будет для нее защитой, будто каменная стена. И что? Прошло чуть больше десятка лет, и стена превратилась в застенки…