Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

Примите сердечный привет и добрые пожелания. Ждем новых Ваших корреспонденции.

Некий Гейер из-под Берлина писал, что с интересом познакомился со статьей Герхарда Каля, и, читая ее, вспоминал, как в годы первой мировой войны, будучи русским военнопленным, записал несколько сказаний, каковые хотел бы издать, имея в виду усилившийся интерес к русской теме. Гейер добросовестно пересказывал одну из былин, «уходящую корнями в орловскую землю», и интересовался: «помнят ли сейчас, спустя двадцать пять лет большевистской тирании, свои древние легенды современные русские крестьяне?»

Над этим письмом Танненбауму пришлось изрядно попотеть. Стоило! Славный любитель русской старины, выдуманный Рустамбековым, сообщал: «Сведения Юргене Ашенбахе, обер-лейтенанте абвера». Дальше было несколько строк, воссоздавших подробности операции семилетней давности.

Условный знак, переданный Манфредом Метцем в конце радиосеанса, повлек за собой оперативные меры немецкой контрразведки. Был определен круг офицеров, знавших о поездке Бартиника. Проверена их надежность. Подозрений не возникло, и тогда началась наиболее сложная часть расследования, требовавшая времени, — выявление связей офицеров.

Через восемь дней в Берлине будет начата слежка за сотрудницей «Вечерней газеты» Карин Пальм. Контрразведка, познакомившись с ее перепиской, возьмет на заметку корреспондентов. Среди одиннадцати человек окажется военный переводчик Франц Танненбаум, приехавший три года назад в Мюнхен к своему дяде отставному майору Эрнсту Танненбауму из Советского Союза. Станет известно, что никогда раньше своего племянника отставной майор не видел. Фотографий его не имел.

В распоряжении Песковского оставалась неделя.

В последней шифровке, отправленной Францу Танненбауму за день до ареста, Карин Пальм передавала ему благодарность Центра и известие о присвоении «капитанского чина».

— Дорогая товарищ Аннушка, у меня к тебе большой секрет. Ты никому не говори. Мне нужен один пузырек йода.

Аннушка удивленно вскинула глаза. Она была женщиной обязательной, любившей порядок во всем. Как это так: «Никому не говори»? Что у нее здесь, частная аптечная лавочка или боевой медпункт? На учете каждый кубик йода, отряду предстоят наступательные операции, все говорит за то, что серьезная подходит пора — это и по лицам видно, и по озабоченности командира, да и по многому другому. А ему целый пузырек подай. Непорядок. На что это одному Приможу — целый пузырек?

— Почему молчишь, товарищ Анна? Это не для меня нужно.

— Товарищ Примож, так в боевом отряде дела не делаются, — сухо и назидательно произнесла фельдшерица. — Есть командир, и тайн от него ни у меня ни у тебя быть не может. Ты, видно, не понимаешь, в какое положение ставишь меня своей просьбой.

— Все прекрасно понимаю, дорогой товарищ доктор.

— Я не доктор, а фельдшер, комплиментов мне не делай.

— Ты, наверное, сейчас думаешь: какой хитрый человек этот словенец. Что-то зачем-то ему понадобилось, и он, это самое, ловчит, да?

— Если честно, так примерно и подумала. А еще подумала, что ты, боевой югославский товарищ, плохо привыкаешь к партизанским порядкам...

— Так мне уже один раз говорил товарищ Петр. Мы мало понимаем друг друга.

— Так ты что, жаловаться ко мне, что ли, пришел? — плохо скрывая раздражение, спросила фельдшерица. В ее представлении товарищ Петр был самым совершенным созданием на земле, самым бесстрашным и самым красивым партизанским командиром, и человек, который рассчитывал снискать ее, Анны Финогеновой, расположение, не должен был так говорить. Если бы даже могла чем-нибудь помочь ему фельдшерица, вряд ли помогла бы, ибо внутри ее мгновенно сработало устройство, позволившее сделать вывод — этот человек не симпатизирует Петру.

— Не жаловаться — просить, — Примож накрыл ладонью ее большую смуглую руку, посмотрел умоляюще.

Аннушка мгновенно убрала руку со стола. Примож смутился и через силу выдавил:

— Немножко совсем йода надо, чтобы помочь товарищу Георгию бежать.

— Причем здесь Георгий? Загадками разговариваешь, товарищ Примож, я к таким беседам не очень приучена. Скажи толком.

— Ты не всем о том говори пока. Может получиться, может нет. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что Примож хотел помочь товарищу и не смог... хвастуном оказался. Если правду тебе говорить, у меня есть один совсем крохотный процент. Но он есть, и я должен по совести его использовать. Вот почему мне нужен один пузырек с йодом и совсем мало ваты. Если ваты нет, дай бинт.

— Обратно ничего не поняла, товарищ Чобан. С йодом-то что будешь делать? Он-то тебе на что?

— Ты никогда не была альпинисткой и ни разу в жизни не залезала даже на самую маленькую скалу. Иначе бы не спрашивала. Георгий в тюрьме на третьем этаже.

— А йод, йод-то на что тебе? — чуть не плача произнесла Финогенова. — Издеваешься, что ли, надо мной?

— Я буду твоим йодом часто-часто мазать себе под ногтями, чтобы кожа задубела и помогала мне кончиками пальцев цепляться за кирпичную стенку. Я буду мазать себе ваткой и каждый раз говорить: какой хороший человек товарищ Аннушка, никому не сказала ничего, йод подарила, потому что она тоже хочет помочь другому хорошему человеку по имени Котэ... то есть Георгий. Не знаю, как ты, а я до конца жизни себе не прощу, слышишь? До конца жизни, — сурово и, как показалось Аннушке, излишне патетически произнес Примож.

— Это что у вас, у словенцев, у всех так принято — левое ухо правой рукой показывать да загадками разговаривать? Так бы сразу и сказал...

— Дашь йод? — с надеждой спросил бывший альпинист, а ныне боец советского партизанского отряда Примож Чобан.

— Не дам, и думать не моги...

— Ты что говоришь?!

— Что слышал. Без разрешения командира такие дела не делаются. Непорядок будет. А если разрешит, дам тебе не более десяти кубиков, хотя товарищу Георгию рада помочь всей душой.

— А теперь стань на мое место и скажи: как бы ты поступила. Если я пойду к командиру, все будут знать, что я взял на себя это... это обязанность возвращаться вместе с Георгием. Но он же в тюрьме. Где есть часовые. И где есть решетка, которую надо долго пилить. Вот это будет непорядок, если я пообещаю и не сделаю. Во-первых, потому, что меня могут при-стре-лить. Человек, который висит на стене, — хорошая мишень. Тебе понятно?

— Я прошу тебя, друг мой дорогой, — вдруг стала ласковой фельдшерица. — Пойди, пойди к командиру... Товарищ Дрозд, он все поймет и распорядится как надо. И о тебе никто ничего худого думать не будет, если не получится. Тебе Дрозд еще помощников даст. Он знаешь какой душевный человек, наш Дрозд. Это война его ожесточила... Поверь на слово, не пожалеешь...