Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Я всё-таки поубавил негров в числе, а потом они, на свою голову, довольно долго пытались меня «расколоть». Поэтому времени у моих ребят было достаточно… ну, это я переборщил, но нагрянуть они успели как раз вовремя.

Танюшка зарубила четверых. Причём, как мне позже рассказывали, рубилась буквально осатанев от ярости, молча и совершенно беспощадно, а, когда увидела меня в том состоянии, в котором я потерял сознание, то последнего — четвёртого — негра она, уже ранив, запихала в огонь костра своими руками.

Весьма крепкими ручками гимнастки.

Нашу стоянку, уже сделавшуюся привычной, пришлось бросать к чёртовой матери. Меня поволокли на носилках. Дело осложнялось тем, что негры во время разговора о текущих событиях сломали мне три ребра с левой стороны и сильно повредили копчик (теперь я в полной мере мог оценить мучения, которые испытывал позапрошлой осенью после схватки с медведем Вадим). Да и вообще — вторая зима получалась для меня тоже не очень удачной. Прошлую валялся с кровоизлиянием в брюшную полость, эту, похоже, пролежу до конца (если будем живы) с ожогом и переломами…

Так и сдохнуть можно. А?

Вечером Танюшка, легко сломив моё слабое сопротивление, напоила меня бульоном из подстреленной ею куропатки. Глотать было больно, дышать — ещё больнее, при каждом вдохе кололо в боку, утомительно, постоянно и не столько уж больно, как надоедливо. Больно было потом, когда Танюшка начала менять наспех наложенную на ожог повязку. Я закусил крагу и жевал её, пока Ингрид промывала ожог осиновым настоем, а потом накладывала повязку, ругаясь с Танюшкой из-за того, какую класть — на ожог нужная была тугая, но она слишком сильно давила рёбра. Ночь помню плохо, знаю только, что почти не спал от боли, измучился сам и измучил до слёз Таньку, обнимавшую меня со спины. Утром всё от той же боли (она стала поменьше, но всё равно жгла бок и взламывала грудь на вдохах) мир казался мне серым, и я не сразу сообразил, что Вадим вскинул на плечо мой вещмешок, а потом возмутился:

— Что за новости?!

— Тихо, тихо, — он уткнул мне ладонь в грудь, — лучше сейчас нести твой сидор, чем потом — всего тебя.

Я оценил его правоту, потому что себя я точно нёс с трудом.

— Третья степень, — сказала Ингрид, — местами четвёртая… Береги бок.

А как его беречь? Я шёл в вязком тумане, временами обнаруживая, что опираюсь на плечо то Сергея, то ещё кого-то из мальчишек. Тогда я ругался (кажется, матом), отпихивал помощников… чтобы через полчаса обнаружить: я опять движусь с подпоркой. Так продолжалось до вечера, когда я окончательно вырубился.

Путь в снегах

Потом я очнулся. Шёл снег. Горел костёр, пахло едой, и наши, негромко переговариваясь, плели между толстыми стволами вековых дубов загородку, забрасывая её снаружи снегом. Я понял, что тут мы останемся надолго, а снегопад упрячет наши следы от возможной погони.

Я уснул под утро и проснулся от шума — кто-то рычал, кто-то ругался, слышался хруст и треск. Я подскочил — и вскрикнул от боли, созерцая, как возле костра катаются в драке Серёжка Лукьяненко и Олежка Крыгин. Как раз в этот момент мой тёзка ударом локтя и ноги отшвырнул Серого почти в огонь, но тот успел извернуться и вскочил на ноги, выхватывая из-за голенища засапожник. Олег, левой рукой стирая кровь с разбитой губы, схватился за финку и перехватит её за кончик лезвия — для броска.

— Стоп, хватит, вы что, охренели?! — заорал я, пытаясь встать и проклиная свою слабость пополам с какой-то пустотой в лагере. Но тут вмешался откуда-то счастливо взявшийся Сморч. Он перехватил руку Олега и выкрутил её так, что финка полетела в одну сторону, а наш художник неудержимо закувыркался в другую. Серый с низким реактивным воем бросился в атаку на поверженного противника, но Сморч, не глядя, точно и сильно пнул его пяткой в пах — так, что тот сложился вдвое, роняя засапожник, и сел в снег, хватая воздух широко открытым ртом. Сморч рыкнул на них (спасибо ему!):

— Князь приболел — и все расслабились?! Убью!

— Что там случилось?! — я наконец смог встать.

— Он!.. Он!.. — Сергей немного смог разогнуться, и я увидел, что он плачет, буквально брызжет слезами — и явно не от боли. — Он!.. — Сергей задохнулся.

— Ну сказал я ему! — Олег тёр кисть. — Сказал, а что, неправда?! Сказал, чтобы помылся, ну сколько можно?! Вы на его уши поглядите, и на шею! Как можно так зарастать, ну по-человечески же нужно выглядеть!

— А ещё он сказал!.. — Сергей справился со слезами. — Он сказал, сволочь, что не знает, как со мной ещё Вильма ложится, что лучше с медведем трахаться, он хоть почище! — и снова бросился в атаку, но Сморч развёл их руками, как гидравлический домкрат. Тем временем, собрались почти все девчонки — они, оказывается, все были здесь, а мальчишки, скорей всего, ушли на охоту.

— Пусти их, — я подошёл к Сморчу. Он, помедлив, убрал руки, и мальчишки снова хотели броситься друг на друга, но помедлили, потому что я оперся на их плечи — именно оперся. — Я понимаю, — сказал я, и они, удивлённые моим голосом, уставились на меня. Серый смотрел злыми мокрыми глазами, шмыгал носом. Олег вытирал губу ладонью и часто моргал. — Понимаю я всё, — повторил я. — Плохо. Холодно. И жрать нечего. И вообще неизвестно, доживём ли до весны. И снег кругом, и мороз. И виноватого найти очень хочется, чтобы просто злость сорвать. Всё я понимаю… Но и вы поймите, — я сжал их плечи. — Нет тут виноватых. Это просто жизнь такая паскудная. Но не мы. Так чего же друг другу глотки рвать? Давайте ещё немного потерпим. Все вместе. Может, вытерпим? — я тряхнул их. — А?

У Олега на миг дрогнули губы, но он справился с собой и сказал тихо: