Луи Буссенар - Сын парижанина

Но Бо еще крепко держался на ногах. Не ожидая приглашения, он взял третью бутылку и начал пить, но на этот раз не жадно, а потихоньку, с наслаждением, смакуя напиток, будто находя в этой адской смеси вкус божественной амброзии [114] Амброзия — в древнегреческой мифологии — пища богов; в переносном смысле — необычайно вкусное блюдо. . Скоро опьянение стало явным, затуманило мозг дикаря. Точно обезумев, он вдруг принялся бешено отплясывать канкан [115] Канкан — французский, первоначально бальный, а к середине XIX века эстрадный танец с характерным высоким вскидыванием ног. , воя, как макака [116] Макака — род узконосых обезьян; очень смышлены, легко приручаются. . Негр не владел собой, и Тотор забеспокоился.

— Послушай, Бо, — сказал он, — ты уже перебрал. Довольно, а то станет худо.

Парижанин машинально сказал это по-французски. Дикарь взглянул на него безумными глазами и запросто ответил на том же языке:

— Не бойся, у меня желудок закаленный!

Тотор так и подскочил от удивления, будто заряд динамита взорвался под его ногами, выронил изо рта кусок мяса, но решительно ни слова не мог выговорить.

Австралиец расхохотался, затем произнес:

— Ты смотришь на меня так, будто я совсем… обалдел!.. Да, правильно, «обалдел». Si forte virum quern… conspexere, silent… [117] Если случайно увидят крепкого мужчину, они замолкают (лат.). как сказал божественный Гораций.

— Он говорит по-французски и по-латыни! — воскликнул Тотор, думая, что видит кошмарный сон.

— Это треклятое виски действует… выхватывает у меня из головы и гортани… полузабытые слова, которые застряли в мозгу. Я грежу и вижу многое… Ах… очень многое. Ох, дай мне выпить… Еще, еще…

Преодолев волнение, Тотор вернулся к обычному для себя хладнокровию. Он подошел к австралийцу, который, казалось, преобразился, посмотрел на него, комически развел руками и сказал:

— Точно, ты феномен! Никаких сомнений! Я сражен! Даже отец такого не видал. Кто ты? Не вселился ли в тебя дух ослицы библейского пророка Валаама, которая когда-то болтала по-еврейски? Или, может быть, ты проглотил фонограф, который застрял в желудке и разговаривает помимо твоего желания?

— Пить… Гром и молния! Я же говорю, что хочу пить еще, хочу все припомнить; ах, если б ты знал, — проговорил чернокожий.

— Да, я знаю! Знаю даже, что если ты не валаамова ослица, то робеспьерова, которая пила, пила… пока в поговорку не вошла [118] Быть пьяным, как ослица Робеспьера, по-французски означает быть пьяным мертвецки. (Примеч. перев.) .

— Не говори глупостей, подай бутылку, — простонал негр, скрипя зубами, — мне нужно виски! Еще и еще!

— Пожалуй, только одну стопку, — сказал Тотор, — придется пожертвовать огненной водой, чтобы спасти огонь разума.

Но стопка лишь увеличила жгучую жажду Бо.

— Еще, еще, — молил он.

— Нет, погоди, прежде поговорим, — твердо ответил Тотор. — Скажи, кто же ты?

Ноги дикаря подогнулись, он тяжело упал на траву, вцепившись руками в спутанные волосы, взгляд его застыл, как у загипнотизированного. Бо отдувался, как бизон, и пробормотал прерывающимся голосом:

— Мои родители… детство… первые годы радости, свободы… Я помню это, когда не пью.

— Понимаю; ты, так сказать, двойной; одно помнишь натощак, другое, когда напьешься… Но, скажи, почему ты говоришь по-французски, как парижанин, а по-латыни, как человек образованный?

Австралиец глубоко вздохнул и продолжал, точно во сне:

— Я вижу дома… бульвары, дворцы… ночью фонари на улицах, необыкновенное оживление, кареты, толпы людей. Я — подросток среди товарищей, но это все белые… только белые… Меня учат вещам, которые меня смущают и приводят в восторг… Зачем я здесь? Ах… помню! Я неплохо соображал, и консул решил дать мне воспитание цивилизованных людей. Он послал меня в свою Францию… в Париж. Я… в лицее… [119] Прошу читателей поверить, что я ничего не выдумываю. Этот совершенно реальный персонаж, австралиец, сын каннибала, вернувшийся впоследствии к людоедству, действительно пережил все эти приключения. Он был блестящим воспитанником одного из наших лицеев, название которого я счел за благо изменить, но вернулся в родные леса, где варварство вновь завладело им. (Примеч. авт.)

— В каком? — спросил пораженный парижанин.

— Сен-Луи.

— На левом берегу Сены… Бульмиш… [120] Так парижане называют бульвар Сен-Мишель. (Примеч. перев.) Знаю!

Вдруг австралиец захохотал, судорожно, болезненно, пронзительно.

— Бульмиш! Это словечко напоминает мне окончание моего блестящего ученья. Ведь я был круглым отличником, все восхищались, приходили взглянуть на меня. Знали, что я из племени каннибалов, и поражались, слыша, как я без запинки декламировал вторую книгу Энеиды… [121] «Энеида» — эпическая поэма Вергилия (70–19 гг. до н. э.). Но бац! Случилась катастрофа. Однажды в день отпуска школяры напоили меня… Я не вернулся в лицей… и в полночь полицейские застали меня… в школьной форме… купающимся в фонтане Сен-Мишель.

— Неплохая идея! — заметил Тотор. — Но продолжай!

— Я хотел бы еще глотнуть… немножко… чуть-чуть, — едва ворочая языком, взмолился Бо.

— Погоди. Рассказывай, и, если все выложишь, дам тебе хорошенько промочить глотку, вот увидишь.

— Тогда… больше не помню… на чем же я застрял?

— Ты застрял в фонтане! Это довольно смешно.

— Ах да!.. Сильный, рослый… я оглушил ажанов, которые хотели меня отвести в полицейский участок, отдубасил комиссара, кому-то выбил зубы… Меня выгнали из лицея, арестовали, хотели судить… Английское посольство заступилось, во избежание скандала заплатило за убытки, очень дорого заплатило… Меня посадили на первый же пароход.

— А потом что? — спросил нетерпеливый Тотор.

— Я снова оказался в Австралии… где я ничего хорошего не совершил… я отупел… снова ушел в леса, в буш… одичал… Туземцы, мои собратья, с которыми я жил, занимались рыбной ловлей и охотой… они приучили меня к своим обычаям, я все забыл. Наконец он взял меня к себе.

— Кто он?

— Он! Хозяин! Довольно… — проговорил пьяница с испугом.

— Что это за человек? — спросил Тотор.

— Молчи! Он все знает… все видит… я его боюсь… Он убьет меня.

— Что вы здесь делаете?

— Не знаю… не спрашивай.

— Кто убил человека в тот день, когда нас схватили? Того негра… ты же помнишь… когда я тебя опрокинул ударом ноги?

— Я выпустил ему кровь.

— Зачем?

— Затем… чтобы съесть.

Бо уже давно боролся с неодолимой сонливостью, после этого признания чернокожий наконец свалился, сраженный невероятной дозой алкоголя.

«Ну, — подумал раздосадованный парижанин, — кончено! Ничего больше я сегодня не узнаю, но позже — постараюсь!»