Аркадий Локерман - По медвежьему следу

При всех опасениях такого Борис не ожидал, и сердце его застучало.

— Прекратить такой важный поиск! — воскликнул он.

— Не прекратить, а отложить, — уточнил председатель, — у нас сейчас не хватает средств для других, более надежных объектов.

— Нашли на чем экономить! Полезнее половину чиновников сократить! — разозлился Борис.

— Понимаю вас, но советую эмоциям не поддаваться! — Председатель посмотрел на Бориса очень внушительно. — Полагаю, что вы, обдумав, согласитесь с нами и займете более принципиальную, теоретически обоснованную позицию и на дирекции, и в своей дальнейшей работе! — Помолчав, он добавил: — Соответственно, я буду рекомендовать вас трудоустроить без понижения в должности.

— Согласиться с вами не могу! — не колеблясь ответил Борис.

— Это ваше право, но еще раз советую все тщательно взвесить! — Председатель встал и протянул Борису руку.

Так закончилась «приятная» беседа.

Вышел Борис из «комнаты № ___», как после нокдауна. Был и возбужден, и подавлен… Дверь в свой отдел он несколько раз дернул, прежде чем сообразил, что она заперта и никого уже нет.

Он вышел на улицу, то продолжая спор с председателем, то «проваливаясь», не думая ни о чем, то ругая последними словами сочинителя.

Лишь постепенно помог прохладный ветер, он несколько успокоился, и ему захотелось быстрее рассказать все Пластунову, чтобы он скорее рассказал Шахову, а тот…

Вера в возможности Шахова была у Бориса велика, но чем ближе он подходил к остановке лиховеровского автобуса, тем яснее становилось, что выполнить решение комиссии Шахов обязан, а там… можете жаловаться!

Борис вздохнул, понимая, что после ликвидации отряда это будут лишь напрасные хлопоты. Уж коль не стал председатель скрывать смертный приговор отряду — а это, по сути, приговор и тем, кто его создал, — значит, согласовано на всех этажах…

Стало очень грустно. Опять поломалась жизнь! Все, чем она теперь заполнена, скоро останется позади, а впереди похороны отряда и трудоустройство куда-нибудь на глины, без понижения, если будет пай-мальчиком.

Ну уж нет! Он так махнул рукой, что задел какого-то прохожего и поспешил извиниться.

Подошел автобус. Борис уже поставил ногу на ступеньку, как его остановила мысль: «Зачем явлюсь? Чтобы поплакаться? Придавила „телега“? Просить защиты? Так ведь сами они — и Пластунов, и Шахов — сейчас в ней нуждаются даже больше меня!»

Он отошел от автобуса и, припомнив, что Сергей Степанович сегодня несколько раз принимал нитроглицерин, укрепился в решении: «Не поеду! Пусть спокойно отдыхает до понедельника, ведь все равно раньше ни он, ни Шахов ничего предпринять не смогут…»

Он пошел сам не зная куда и тут же возразил себе: «Это как знать! Телефоны работают без отдыха!.. Каждый день сейчас дорог!»

И он перерешил: «Поеду! Откладывать нельзя, но мой долг как-то смягчить удар, придумать что-нибудь дельное для продолжения боя».

Уже стемнело. Зажглись кое-где окна, и прохожие стали безликими, похожими на тени.

«Что предпринять? В министерство, в народный контроль, в обком комсомола и в газету напишу!» — разъярился Борис и, невольно вспомнив: «Я пишу, ты пишешь, он пишет…» — охладился… А может быть, потому, что ветер усилился.

— Ясно, — пробормотал он, — опровергнуть комиссию можно только новым неоспоримым доказательством… Здесь, в спорах и жалобах, оно не возникнет! Только там, на молокановской земле!

Он остановился так внезапно, что какой-то прохожий на него натолкнулся и выругал его.

Борис все это еле заметил.

— Конечно, там, только там, — бормотал он. — Осмотр берлог — это единственное, что осуществимо быстро. Я это придумал и доведу до конца!

Теперь уже он шагал стремительно, и снова вдруг остановила его мысль: «А возможен ли осмотр берлог? Поднялись ли уже медведи? Это надо спросить у Андрея, но до него раньше понедельника не дозвонишься… Послать ему телеграмму? Ответ придет не многим быстрее».

Борис выругал себя: «Почему до сих пор не узнал?» И оправдал себя: «Нужды не было, ведь я собирался осматривать берлоги летом, попутно с другой работой, и точный срок конца зимней спячки мне был без надобности».

Торопливо шагая, он вспомнил, что еще летом, расспрашивая Матвея Васильевича, записал и даже запомнил его ответ: «В наших местах медведи поднимаются, когда весна зиму побаривает, начиная с благовещенья — самого большого праздника. „На земле и в небесах, когда даже грешников в аду не мучают, птица гнезда не вьет, девки кос не заплетают, печей не топят, горячего не едят, все отдыхают, никакого дела не начинают, птиц на волю выпускают…“ Крот, он в благовещенье землю рыл, за то его бог ослепил…» — и так далее.

И про то запомнил, что первыми поднимаются самцы, а матки чуть позднее, когда глаза у малышей проглянут, и что все это занимает недели две. А вот о том, когда бывает этот праздник, спросить, растяпа, позабыл!

— Скажите, пожалуйста, когда благовещенье? — остановил Борис первого встречного.

— Тут такой улицы нет, — не замедляя шага, ответил прохожий, вероятно не расслышав…

Следующий, посмотрев подозрительно, ответил:

— Чего? Не знаю!

Борис догнал какую-то пару: он одной рукой поддерживал ее, в другой руке — раздутая авоська. Оказалось — пожилые, и он с большей надеждой повторил вопрос.

Они остановились с явным испугом.

— Весной! — сказала она.

— Мне надо точнее!

— Позабыл, честное слово! — Он прижал авоську к груди.

Последнюю попытку Борис сделал возле перекрестка, где светился кинотеатр «Родина». Остановил он двух девушек в одинаковых плащах. Одна посмотрела на него круглыми глазами молча, другая улыбнулась:

— Скажи уж прямо — познакомиться хочешь?

— Отвечу прямо, — ответил Борис, — очень, но не тот случай.

Поняв, что такие беседы можно продолжать без пользы долго, Борис поспешил в библиотеку и прочел, что «архангел, который опередил господа на пути к деве Марии, объявил благую весть о рождении ею богочеловека 7 апреля в пересчете на новый календарь».

«Следовательно, — подумал Борис, — уже кончился двухнедельный срок медвежьего переселения на летние квартиры и можно рискнуть!»

Он перешел на бег трусцой и успел до закрытия авиакассы. Но тут удар: «Давайте паспорт!» А он дома!

Лицо Бориса стало таким, что кассирша смилостивилась.

— Я вас знаю, — сказала она в свое оправдание.

Снова трусцой — на почту, телеграфировал Андрею и, уже не торопясь, с сознанием выполненного долга и с тортом в руке, появился он у Пластуновых. Рассказал спокойно, сдержанно о том, что узнал и что решил сам, без руководящих указаний…

— Постараюсь успеть в среду, к дирекции, но пока все берлоги не осмотрю — не вернусь! А вам обо всем этом пусть будет известно только то, что я улетел на воскресенье, допустим, к невесте, а почему застрял — неведомо! Три дня за охрану порядка, как у дружинника, у меня есть.