Николай Агаянц - Поединок. Выпуск 2

— Однако вам нельзя отказать в осведомленности, — почти моими же словами отозвался главарь чилийских штурмовиков. Удивленно и настороженно смотрел он на меня.

— Я — доверенное лицо Джеймса Драйвуда. Вам это имя что-нибудь говорит?

— Разумеется, хотя и не имею чести быть с ним знакомым. Инструкции от мистера Драйвуда мы получаем через... Ну, вам же известно, через кого?

— Со стариной Диком мы большие друзья. — Выстрел, сделанный наугад, попал в яблочко.

— Ну что же... Вернетесь в Сантьяго, передайте мой привет Дику Маккензи.

При прощании влажная шершавая ладонь Тима дохлой рыбиной вновь ткнулась в мою руку. Но грех сетовать — улов в «Ла пальме» был богат.

В тот же вечер я вылетел из Мендосы в Буэнос-Айрес. Сразу же по прибытии позвонил Аллике:

— Нужно встретиться. Завтра в «Джиоконде»? О’кей!

САНТЬЯГО. СЕГОДНЯ БЫЛИ АРЕСТОВАНЫ ДВА ИНОСТРАННЫХ КОРРЕСПОНДЕНТА — ЖОРЖ ДЮПУА ИЗ ПАРИЖСКОЙ «ФИГАРО» И МАРЛИЗ САЙМОНС ИЗ «ВАШИНГТОН ПОСТ». ИМ ВМЕНЯЛОСЬ В ВИНУ «ОТСУТСТВИЕ ОБЪЕКТИВНОСТИ» В ОСВЕЩЕНИИ ПРОИСХОДЯЩИХ В ЧИЛИ СОБЫТИЙ. ПОСЛЕ ЧЕТЫРЕХЧАСОВОГО ДОПРОСА В ПОМЕЩЕНИИ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ ОНИ БЫЛИ ОСВОБОЖДЕНЫ. СЕГОДНЯ ЖЕ ВЕЧЕРОМ АРЕСТОВАН ЖАК ЛЕСПЕР-МЕДОК — СПЕЦИАЛЬНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ МОНРЕАЛЬСКОЙ «ЛА ПРЕСС». ПО СВЕДЕНИЯМ, ПОЛУЧЕННЫМ ИЗ НЕОФИЦИАЛЬНЫХ, НО ОБЫЧНО ХОРОШО ИНФОРМИРОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ, ОН СОДЕРЖИТСЯ НА СТОЛИЧНОМ СТАДИОНЕ «НАСЬОНАЛЬ», ПРЕВРАЩЕННОМ ВЛАСТЯМИ В КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ.

В гостиной бунгало за столом сидели Глория и Исидоро Итурраран. У стены на диване лежал Томас де Леон-и-Гонзага.

Свет не зажигали.

Отблески пламени, угасавшего в камине, метались по лицам молчащих людей, по лакированной деревянной обшивке потолка и фривольным японским гравюрам, развешанным на стенах («Для услады глаз», — посмеивался Жак) заботливой хозяйской рукой Леспер-Медока.

В тишину вполз дальний рокот автомобильного мотора.

Лейтенант — исхудалый и ослабевший (почти неделю он провалялся без сознания в лихорадке, а теперь понемногу приходил в себя) — откинул плед и потянулся к автомату.

— Ну-ка, лежи смирно, Томас, — с напускной строгостью прикрикнула на раненого Глория, подымаясь из-за стола.

Исидоро опередил девушку. Прохромав к окну, он отодвинул жалюзи и, сгорбившись, стал вглядываться в ночную мглу.

— Это Хуан едет. Трижды просигналил фарами, как уславливались...

— Ну и натерпелись мы страху из-за него в прошлый раз, — облегченно рассмеялась Глория. — Армейский «джип». Пулемет на капоте. Сам в солдатской каске. Слава богу, что я узнала своего товарища, а то ведь и подстрелить могли...

— Мы тоже с Фрэнком изрядно переволновались, увидев «джип» возле дома, — слабо отозвался Томас. — За вас, конечно. Думали — обыск. И решили идти на выручку, полагаясь на мой офицерский чин и высокие связи О’Тула.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — проворчал Итурраран, — вы, юноша, так стремительно ворвались в дом, что Хуан сгоряча чуть было не продырявил ваш офицерский мундир.

Заговорили о Хуане Амангуа, молодом отважном индейце-мапуче. О том, как он и его друзья-комсомольцы на другой день после переворота совершили дерзкое нападение на патруль путчистов в самом центре Сантьяго, захватили их машину и благополучно, без потерь, скрылись на ней. Поменять номера, изготовить нужные документы, раздобыть солдатское обмундирование помогли товарищи из перешедшего на нелегальное положение ЦК компартии. Теперь на отбитом у мятежников «джипе» Амангуа — со смертельным для себя риском — поддерживал постоянную связь между подпольщиками.

Машина подкатила к бунгало.

— Заждались? Все, все привез. И бумагу. И тексты новых листовок. — Хуан обнял Исидоро за плечи. — Пойдем разгружать. А Глория приготовит ужин. Продукты я тоже прихватил, сейчас принесем.

Девушка включила электрическую плиту, поставила на конфорку кофейник с водой, потянулась за сковородкой. И тут зазвонил телефон.

— Слушаю. Это ты, Фрэнк? Добрый вечер.

— Гло, любимая! Нельзя терять ни минуты. — В голосе О’Тула звучала тревога. Он говорил торопливо, сбивчиво. — Только что забрали Леспер-Медока. По доносу Шефнера. Он — провокатор. Просто не знаю, что делать. Вам всем нужно немедленно уходить. Номер Жака перетряхнули до основания. Наверняка нагрянут и в Топокальму. Я сейчас же выеду за вами, боюсь только, как бы меня не опередили...

Жака арестовали прямо в баре «Каррера-Хилтон», когда он благодушно потягивал излюбленный «Джимлет», пятый за вечер. Карабинеры грубо стащили канадца с вертящегося табурета и, вывернув за спину руки, поволокли его, упирающегося, протестующего, чертыхающегося, по коридору, через холл, на улицу. Втолкнули в забитый до отказа полицейский фургон.

Привезли не в комиссариат — на стадион «Насьональ».

— Выходи! Руки за голову!

Пинками, прикладами загнали в подвал — в бывшую раздевалку для спортсменов («Лицом к стене! Обопритесь о нее руками! Ноги врозь! Пошире, пошире!»), где капитан из военной разведки рассортировывал вновь прибывших по секторам и камерам, наспех оборудованным в подсобных помещениях. Он по очереди подзывал к себе задержанных, снимал краткий допрос и направлял кого на поле, кого на бетонные трибуны.

«Придется мне сегодня померзнуть. Как-никак 40 градусов по Фаренгейту», — Жак уныло пошевелил затекшими пальцами. Резиновая дубинка охранника в тот же миг прошлась по его спине.

— Тебе ведь ясно сказано, скотина, не двигаться!

Офицер — тот не кричал. Говорил мягким, вкрадчивым баритоном.

— Капрал, давайте-ка сюда этого франта. Да, да, вот того, длинноволосого. Которому никак не стоится на месте. (Охранник дубинкой ткнул Леспер-Медока в бок.) Зачем же так грубо? Он и сам пойдет...

Жак, приободрившись, направился к столу. Назвав себя, добавил, что он канадец и требует незамедлительно вызвать консула своей страны.

— Ах, вы иностранец? — зарокотал музыкальный баритон. И приказал, батистовым платком вытирая пот со лба: — В камеру для особо опасных преступников!

— Сеньор капитан, произошло какое-то чудовищное недоразумение. Я не преступник.

— Вы иностранец. Тем самым все сказано. Иностранцы приехали в Чили, чтобы мутить воду, чтобы помогать марксистам подрывать основы нашего правопорядка и государственности. Поэтому мы решили убить вас всех до последнего. Что до меня, то в этой очистительной акции я с удовольствием приму самое активное участие. И по ночам меня не станут мучить угрызения совести. Нет, премногоуважаемый месье, — как вас там? — не станут.

— Да поймите же, я не политик. Я журналист. Обыкновенный журналист...

— Вот именно. О таких-то и говорил как раз сегодня генерал Аугусто Пиночет.