Николай Агаянц - Поединок. Выпуск 2

— Оставляю тебя на попечение капитана Гальярдо, — откланялся Эстебан Кастельяно.

По выражению лица Гальярдо было заметно, что он не в восторге от полученного приказа («Вечно эти штатские путаются под ногами в самое неподходящее время»). Досадливо поморщившись, офицер сунул Фрэнку листок с текстом, отпечатанным на ротаторе.

— Познакомьтесь для начала с коммюнике командования вооруженных сил.

«...Мы едины в своей решимости взять на себя ответственную историческую миссию и развернуть борьбу за освобождение отечества от марксистского ига, за восстановление порядка и конституционного правления. Печать, радио и телевидение, связанные с Народным единством, должны немедленно прекратить свою деятельность. В противном случае эти органы информации будут подавлены силой. Населению — оставаться в своих домах. Вводится осадное положение».

С улицы послышались выстрелы.

Из зала, где размещался центр связи, открывался вид на президентский дворец, к которому короткими перебежками, под прикрытием пулеметов, продвигались солдаты — их было около двухсот. Открыли ответный огонь и защитники «Ла Монеды», поддержанные «франко-тирадорес» — снайперами, укрывшимися на крышах соседних зданий. Глухо рявкнули орудия путчистов. Неуверенно тронулись с места танки — и застыли, когда одна из машин, подбитая прямым попаданием из базуки, вспыхнула. Атака захлебнулась.

— Сколько же их там, во дворце? — поинтересовался Фрэнк.

— Не знаю... Вроде бы не больше сорока, — процедил капитан Гальярдо.

В комнату стремительно вошел Патрисио Карвахаль.

Бледное лицо его покрылось пятнами. Адмирал схватил трубку аппарата прямой связи с президентом республики:

— Сеньор Альенде? Даем вам на размышление еще двадцать минут. Повторяю наши условия: в случае добровольной сдачи мы предоставим вам самолет, на котором вы сможете покинуть пределы Чили с вашей семьей и ближайшими сотрудниками... Что-о-о? — лицо Карвахаля вытянулось и побагровело, словно от пощечины. Ни на кого не глядя, он вышел из комнаты.

После полудня, когда истек срок очередного ультиматума, «Ла Монеда» был подвергнут бомбардировке с воздуха. Президентская резиденция загорелась.

И тогда начался штурм.

Через арку главного входа два танка, стреляя на ходу, вломились во дворцовый «патио» — внутренний дворик. За ними ворвались солдаты-пехотинцы, которыми командовал генерал Паласиос.

Когда все кончилось, Фрэнк вернулся в отель.

Попробовал с ходу приготовить репортаж об этом бесконечно долгом, сумасшедшем дне. Репортаж впрок — на тот момент, когда возобновится связь со Штатами.

Но дальше первой фразы дело не пошло.

Попробовал дозвониться к Глории — долгие гудки в ответ.

Тогда он запер дверь на ключ и достал толстую черную тетрадь, сплошь исписанную мелким почерком. Он решил занять себя, отвлечь от сегодняшнего дня просмотром набросков к книге.

Перелистывая страницы, О’Тул шаг за шагом восстанавливал в памяти события недавнего прошлого.

С чего же все началось для меня? Пожалуй, с той субботней вечеринки у Леспер-Медоков в Оттаве, в марте 1973 года. Я пришел, когда веселье было в разгаре. Оглушительно ревела включенная на полную мощность стереосистема «Ревокс» — гордость Жака, хозяина дома. Сам он в такт музыке встряхивал миксер, колдуя над приготовлением убийственного коктейля, «рецепт которого, мадам, месье, мадемуазель, не известен ни одному бармену Западного полушария». Люси уже хлебнула дозу этого зелья — захмелевшая, с распущенными волосами, она не обращала на мужа ни малейшего внимания и откровенно прижималась в танце к длинноволосому юнцу в джинсовом костюме. На полу, возле дорогой вазы с искусственными нарциссами, сидела молодая равнодушная парочка. Сладковатый дымок шел от сигареты, которую они после каждой долгой затяжки передавали друг другу: эти всем прочим мирским утехам предпочитали марихуану. Два знакомых мне по пресс-клубу газетчика — Билл и Пьер, — стараясь перекричать магнитофон, спорили по поводу нашумевшего выступления премьер-министра в палате общин. («Трюдо тысячу раз прав! Мы, канадцы, конечно же политически ближе к Европе, чем к Соединенным Штатам».) Их смиренные жены, потягивая пиво, скучно жевали сэндвичи. У книжных полок рассматривал названия на корешках представительный джентльмен, одетый строго и со вкусом. Широкобортный, отливающий сталью костюм. Тонкая сорочка в полоску. Галстук от «Шанель». Башмаки на платформе... У Жака Леспер-Медока, аккредитованного в столице дипломатического обозревателя «Ля пресс», публика собиралась всегда на редкость разношерстная.

— О’Тул, тебе не надоело торчать в дверях? — окликнул меня Жак, не прерывая манипуляций с миксером.

Люси нехотя отлепилась от джинсового мальчика и подставила щеку для поцелуя:

— Присоединяйся к нам, Счастливчик! Идем, я представлю тебя.

Оказалось, что респектабельный господин — американец, и не кто иной, как член совета директоров ИТТ — крупнейшей компании связи «Интернэйшнл телефон энд телеграф». Звали его Джеймс Драйвуд.

— Судя по разгоревшейся здесь жаркой дискуссии, в Канаде стало хорошим тоном пинать доброго дядюшку Сэма и винить его во всех смертных грехах? — тонкие бесцветные губы Драйвуда растянулись в вежливой улыбке. — Вы тоже, господин О’Тул, ярый противник континентализма?

— Да что вы, Джеймс! Наш Фрэнк больший роялист, чем сама королева английская, не говоря уж о принце Уэльском, — рассмеялся Жак. — Для него даже некоторые из наших консерваторов — «розовые», а уж про либералов и говорить нечего — «агенты мирового коммунизма». При слове «национализация» О’Тула бросает в дрожь. Его статья «Чилийская трагедия» — о реформах Альенде — вызвала большой шум.

— Читал ее и не могу не согласиться с выводами автора, — сухо заметил Драйвуд, пригубив пиво.

— Тогда вы просто в восторг прилете от того, как Фрэнк разделал под орех книгу профессора Уорнока «Партнер Бегемота», — невозмутимо продолжал хозяин дома.

— Ты славный парень, Счастливчик, и честный журналист, — включился в разговор Билл. — Но, — он покачал головой, — абсолютный слепец. Как же ты не понимаешь, что Штаты — это поистине Бегемот. Жить рядом с таким соседом — рискованно: того и гляди, придавит. Джон Уорнок прав тут на сто процентов. И учти, его исследование основано на документах.

— Ваш уважаемый профессор из Саскатунского университета в своем «Бегемоте» чересчур вольно обращается с фактами, — отмахнулся я. Спорить всерьез не хотелось. Пусть без меня догладывают кость, брошенную Жаком. Непонятный все-таки человек Леспер-Медок. Якшается с хиппи и леваками. Таскает красотку жену на все приемы в социалистические посольства. А статьи пишет в общем-то вполне лояльные. И что ему вздумалось изображать меня перед Драйвудом чуть ли не правоверным бэрчистом? Я традиционалист — не более того.