Николай Агаянц - Поединок. Выпуск 2

— Резерваций в Чили нет, — краем глаза я заметил, что Глория повернулась ко мне, — но во всем остальном — до недавнего времени — нашим индейцам приходилось не легче, чем вашим.

В 1970 году с группой журналистов я был привлечен к работе над докладом парламентской комиссии, занимавшейся расследованием положения коренных обитателей Канады, потом даже выпустил брошюрку «Автономия или ассимиляция? Два взгляда на одну проблему». Так что тему знал, прекрасно ориентировался в ее хитросплетениях и потому в разговоре с Глорией мог, не кривя душой, осудить политику «бледнолицых» по отношению к индейцам, где бы в Западном полушарии они ни жили.

Глория с интересом и, похоже, с симпатией выслушала меня, а потом заметила:

— Эта проблема — что лучше для индейцев, ассимиляция или автономия — чилийцам тоже знакома. Некоторые из наших ученых отстаивают идею создания автономных индейских республик. Но не все разделяют эту точку зрения. Есть у меня в Техническом университете знакомый индеец-мапуче. Хуан, как и я, член комсомола. Судьба его народа ему, разумеется, не безразлична: он ревностный сторонник сохранения национальной самобытности индейцев, их культуры, традиций, языка. Однако решение вопроса ему видится не в организации замкнутой общины аборигенов, а в обеспечении им таких условий, которые позволят индейцам стать не на словах, а на деле равноправными гражданами республики. Этим сейчас и занимается правительство Народного единства. Хотите, я познакомлю вас с Хуаном Амангуа?

«Ох уж мне эти милые партийные пропагандистки! Говорит, как пишет». А вслух я произнес:

— Конечно, буду рад. Равно как и новой возможности встретиться с вами и поговорить обстоятельнее. Признаться, я слабо разбираюсь в оттенках левой политической палитры.

— Вот как? — удивилась Глория. — Обычно люди вроде вас и Шефнера большие доки по этой части.

— Боюсь, вы составили обо мне превратное представление. Я связан с консервативными, выражаясь вашим языком, буржуазными изданиями.

— Значит, интерес к левым у вас чисто профессиональный?

— Отнюдь. Разве буржуазный журналист не может симпатизировать справедливому делу? Вспомните испанские репортажи Хемингуэя... Или, на худой конец, — я хмыкнул, — некоторые корреспонденции вашего дружка Леспер-Медока...

— Дружка? — Глория пожала плечами. — До сегодняшнего вечера я и встречала Жака всего дважды. Он брал у меня интервью. Зазвал на этот дурацкий уик-энд: говорил, что будут интересные люди, а собрались какие-то умничающие позеры и бахвалы...

— К ним вы, естественно, относите и меня, — поддразнил я девушку.

— Ну, отчего же! — ее голос был мягок и дружелюбен.

Дорога кружилась в звездной осыпи ночи. Разлапистые деревья серебрились в лунном свете. Подмаргивали фары встречных машин.

Смутные чувства оставила эта первая встреча с Глорией. Мучило, что и с этой сразу понравившейся девушкой во имя проклятой работы, во имя задуманной книги приходилось лицедействовать, играть роль человека пусть не самых крайних, но все же радикальных взглядов. Вынужденное притворство оставляло неприятный осадок.

При встречах я рассказывал Глории о своих журналистских шатаниях по белу свету, о передрягах, в которые попадал в погоне за сенсационным материалом. Попадал — и с честью вновь выкарабкивался из самых запутанных и опасных ситуаций, чем и заслужил у своих коллег репутацию счастливчика. Рассказы об этих лихих похождениях вроде бы впечатляли мою внимательную слушательницу.

Мы виделись все чаще.

Постепенно я входил в круг ее товарищей.

В начале апреля комсомольцы удостоили меня «высокой чести» — взяли с собой в агитационную поездку в захваченное мировцами небольшое поместье «Сельва верде», неподалеку от Сантьяго (вооруженные отряды левых экстремистов в ту пору кое-где прибегали к противозаконной экспроприации земельной собственности, мешая планомерному осуществлению в стране аграрной реформы).

— Стой! Кто такие? — Прислонившись к столбу давно некрашенных ворот, стоял мальчишка в расстегнутой до пояса отстроченной рубашке, в узких кожаных брюках и щегольских полусапожках со шпорами. Он играючи, по-ковбойски, вертел на пальце шестизарядный наган с рукояткой, инкрустированной перламутром. Насмотрелся, бедолага, плохих голливудских вестернов.

— Хота-Хота Се-Се! [1] Хота-Хота Се-Се — сокращенное название чилийского комсомола. Приехали в гости! Открывай! — спокойно ответила Глория, не снимая рук с руля. «Джип» въехал во двор. Створки ворот за нами захлопнулись.

На потемневших от времени выщербленных ступенях, ведущих к парадному подъезду господского дома, развалились парни, которые при нашем появлении и не подумали сдвинуться с места. Рядом с ними валялись карабины, на крыльце тускло отливал вороненой сталью ручной пулемет.

«Это уже становится интересным», — подумал я.

В проеме одного из служебных строений, беспорядочно громоздившихся в глубине захламленного двора, выросла похожая на вопросительный знак фигура Шефнера. Секунду он всматривался в нас, близоруко щурясь. Потом без особого энтузиазма кивнул и неторопливо зашагал в сторону апельсиновой рощи, сбегавшей вниз по холму.

Комсомольцы спрыгнули на землю возле живописной группы мировцев. Я замешкался в «джипе», прилаживая телеобъектив к одной из двух моих фотокамер.

— Никак пополнение прибыло? Да еще откуда — из Хота-Хота Се-Се! — разлепил губы вислоусый юнец, сдвигая на лоб крохотную соломенную кепочку. — Наконец-то решились помочь братьям по борьбе?

— Решили втолковать вам, что вы делаете непростительные глупости, — осадила его Глория. — Форсирование революционного процесса, перегибы, которые вы постоянно допускаете, на руку врагам народного правительства. Разве не ясно, что это дает им повод заявлять о неспособности властей навести в стране порядок. Вы мутите воду, а рыбку в ней ловят правые.

Дискуссия затягивалась.

Сделав несколько снимков митингующей молодежи, я поплелся осматривать поместье. «Поместье»! Одно только название: с десяток апельсиновых деревьев, маленькое картофельное поле, убогий выгон для скота... Земельные владения таких размеров, как и утверждали комсомольцы, на нынешнем этапе аграрной реформы национализации не подлежали.

Сторонкой миновав заморенного бычка, который, хотя и явно не годился для родео, все же свирепо раздувал ноздри и бодливо поводил рогами, я пошел вдоль изгороди, отделявшей «Сельва верде» от дороги. Там, где она делала поворот, у обочины стоял серенький запыленный «фольксваген». Водитель — с этого расстояния лицо разглядеть было трудно, — открыв дверцу, разговаривал с Марком (его-то и за милю узнаешь!). Машинально я взялся за фотокамеру с телевиком и присвистнул от удивления — приближенная мощным объективом сценка действительно заслуживала внимания: собеседником Шефнера оказался Дик Маккензи. Что может быть общего у троцкиста, «потрясателя основ», с человеком, приметным и популярным в американском сеттльменте в Сантьяго? Я дважды щелкнул затвором аппарата.