Анатолий Степанов - Поединок. Выпуск 13

Сказал, — руку к сердцу, и два шага назад.

Жанен ответил с улыбкой:

— Мосье Холодных, это большая идея.

— Мерси-с. Уорд:

— Да, это неглупо, но это чисто континентальная идея.

— Зенькью. И будет к вам, господа союзники, от нас прошеньице. В субботу на этой неделе у нас именины. Милости прошу откушать сибирских пельменей. Опосля на тройках за Иртыш на всю ночь.

Поклоны. Тут же он приглашает Магдалину, Имен, Бенгальского, меня. Неприятное впечатление от вызова к телефону верховного правителя забыто. На счастливо возбужденном лице министра финансов отражены все удовольствия предстоящего завтрака. Но вдруг все пошло к черту. В дверь ворвались чехословаки, брякнули прикладами, и офицер Шопек крикнул довольно сурово:

— Господа, в городе Омске восстание черни... Через пять минут помещение должно быть очищено от публики и опечатано.

Для меня не было сомнения: случилось очередное очищение омской тюрьмы. Еще при директории в октябре Красильникову и Волкову дано было задание ликвидировать излишки политических заключенных. В омскую тюрьму и, по тому же плану, в тобольскую, екатеринбургскую, челябинскую, семипалатинскую, новониколаевскую, томскую, мариинскую, красноярскую и иркутскую тюрьмы подсаживались провокаторы и поднимали бунт. Энергией местных начальников быстро ликвидировали бунты и участников. Очищался воздух от красной заразы и освобождались места в тюрьмах.

Но на этот раз инициатива, кажется, принадлежала не атаману. Восстали три роты омского гарнизона, разобрали оружие, кинулись к тюрьме, разбили ворота, обезоружили караул в тридцать пять человек, связали офицера и раскрыли камеры, где сидели комиссар Михельсон, несколько десятков большевиков и сотни две красногвардейцев. Но дальше, по-видимому, уже начинается провокация. Во всяком случае, не было ни дальнейшего плана восстания, ни дисциплины, ни порядка. Солдаты вместе с заключенными двинулись в направлений за Иртыш, на Куломзино. По дороге часть заключенных разбежалась по городу, но группа большевиков перешла Иртыш и соединилась с местным рабочим населением. Не было ни оружия, ни командования. Сотни Красильникова рванулись за реку, и началась расправа.

Ночь. Из-за Иртыша залпы и торопливые стуки пулемета. Изредка бухают пушки — это полковник Уорд защищает от рабочих железнодорожный мост через Иртыш.

Адмирал не отпускает меня ни на минуту... Анархическое желание вогнать ему всю обойму в голову... Слишком много чести, — жалкий, маленький человек и лгун — актер... Он не спит вторую ночь и, уже не стесняясь меня, — только отходит за раскрытую дворцу книжного шкапа, — всаживает себе в ляжку шприц с морфием...

Чехословаки держат нейтралитет, и Жанен с ними вместе. У адмирала дрожит подбородок, когда он говорит с Жаненом по телефону, но, ничего не сделаешь, говорит вежливо. Зато Уорд — герой дня. Его пушки спасают столицу новой империи. Город на военном положении, с шести часов ни души на улицах, приказано почему-то даже завешивать окна. Тьма, вздрагивают иногда стекла. Адмирал ходит по кабинету. Только что всадил шприц, глаза блестят. Говорит:

— Обманутые, одураченные люди... Виноваты они? Нет, они не виноваты. Сатанинская гримаса истории. (Поднял палец, — дрогнули стекла от пушечного выстрела.) Выстрел, направленный в грудь Ленину, попадает в одураченного им железнодорожного рабочего. Быть может, я страдаю больше всех в эту ночь. Да, Мосолов, это бремя власти... Они говорят о классовой борьбе... Какой еврейский вздор! Есть Россия, наша родина, и человеческие уровни, подымающиеся, опускающиеся, как морские волны... И есть любовь, да, любовь...

Для какого черта он нес всю эту чушь, не могу понять до сих пор. Он был неглупым человеком. Только на третьи сутки он отпустил меня домой. В городе все кончено. Тишь и гладь, божья благодать. А кроме того, выяснилось (неофициально, конечно), что красильниковским отрядом было расстреляно, повешено и утоплено в Иртыше более пятисот человек рабочих и бежавших из тюрьмы красногвардейцев. На берегу Иртыша зарублены шашками, застрелены и зарыты в сугробы девять членов Учредительного собрания и несколько десятков, взятых из тюрьмы и выловленных из города. Эти-то попали как кур во щи, — в свое время они больше всех старались спихнуть Советскую власть и сами же вырастили сибирских атаманов, генералов и самого Колчака.

Закржевский не без литературного дарования. Он затесался в отряд Красильникова и ночью в атаманском штабе (в Куломзине, за Иртышом) записал сценку столь отвратительную, что привожу ее целиком...

«Изба. Огонь в лампе вздрагивает от выстрелов за окошком. Но кажется, все уже кончено со сволочью. На столе четверти со спиртом, огурцы, остывшие пельмени. Все пьяны и устали адски. Генерал Шерстобитов читает Надсона, — он не расстается с этой книгой. Герке кончает писать протокол. Атаман валяется на постели. Рядом в кухне пьяные казаки. У стены стоит железнодорожник. Руки связаны за спиной. Явный большевик. Надоело допрашивать, о нем как-то забыли. Картина чрезвычайно сочная. Шерстобитов читает:

За окном залп, — кончаем с последним. Атаман ржет.

— Вот это так аккорд!

Железнодорожник говорит тихо:

— Атаман, отпусти мою дочь.

Атаман скрипит пружинами:

— Ты говори со мной по душам. Я человек простой, русский. Ты мне душу переверни... Говори мне: «Григорий Александрович, отпусти мое родное единственное дитя».

— Дочь не виновата, она не знала, что я здесь скрываюсь.

Начштаба Герке читает по протоколу:

— «Допрошенный в числе прочих бунтовщиков Иван Лутошин показал...» Это ты Иван Лутошин?.. «Показал, что он и дочь его Антонида двадцати двух лет, девица учительница, состояли в партии большевиков».

— Я этого не показывал, — торопливо говорит Лутошин, — я один.

Генерал Шерстобитов с досады, что его прерывают, произносит громовым голосом:

К Лутошину:

— Чьи стихи? (Потрясает книгой.) Революцию делаешь, а национальных гениев не знаешь... Шомполов! (Но от резкого движения валится вместе с книгой со стула.)

Атаман хохочет. Герке, не обращая внимания, пишет. Генерал Шерстобитов встает на четвереньки, отыскивает книгу и опять усаживается. Лутошин тихо, настойчиво:

— Атаман, отпусти дочь.

— Так дочь, значит, невинна? — спрашивает атаман. (Герке фыркает в бумагу.) — Хорррошо, проверим... Генерал Шерстобитов, это ты у нее под подолом нашел большевистские прокламации, или после тебя казачки напали на эту находку?