Александр Шейнин - Полынов уходит из прошлого

Да разве это единственный случай... Самой долголетней жительницей во всем мире, по данным института, является Абаева, осетинка, живущая вблизи города Гори. Ей 180 лет. Замечательно, что эту долгожительницу еще в 1904 г. наблюдал наш незабвенный Мечников, лекции которого я имел счастье слушать.

Но только ли в Грузии живут долголетние?

В том же институте имеются материалы на 3 тысячи человек старше 100 лет, которые проживают на Украине. В Алтайском крае насчитывается свыше 5 тысяч долгожителей. Люди в возрасте 100—120 лет здравствуют и трудятся в Якутии, Архангельской и Новгородской областях, на Камчатке и в Белоруссии. Теперь я встречусь с одним из тех, кому перевалило за сто. Это просто замечательно...

...Перед полетом немного волнуюсь... Ведь лечу впервые... Но в воздухе почувствовал себя хорошо. Самолет небольшой, четырехместный, но летим мы двое. Петр Николаевич уверяет, что нам повезло, нет ветра, и нас, как он говорит, не болтает... Что это такое — не знаю.

Часа через три самолет пошел на посадку. Я вдруг почувствовал, что подо мной проваливается пол. Уцепился за сидение мягкого кресла. Наверное смешно, но Петр Николаевич сделал вид, что ничего не заметил. С удовольствием сошел на землю, вдохнул свежий, весенний воздух. Нас встретила миловидная женщина, лет 30 с черными густыми волосами, главный врач больницы, и ее муж, высокий, худощавый мужчина в больших роговых очках. В руках у нее был большой букет полевых цветов. Увидев двоих, она растерялась, не зная, кому его вручить.

— Видали, как меня встречают, — пошутил Крюков, — словно оперного певца... Вот ему цветы, дорогая Ольга Сергеевна... Знакомьтесь... Александр Иванович Полынов, о котором я уже имел честь вам рассказывать в прошлый свой приезд... А это, — повернулся он к старому врачу, — моя бывшая ученица, местное медицинское светило и ее благоверный, совхозный инженер... Прошу любить и жаловать...

Нас усадили в легковую машину, которая помчалась по извилистой зеленой дорожке. Я с любопытством оглядываюсь. Неужели это деревня?.. Мы проезжаем мимо заводского типа корпусов (инженер сообщил, что это ремонтные мастерские), едем по широкой и нарядной улице, по обеим сторонам которой тянутся каменные дома. Молодая женщина, которая сидит рядом со мной, то и дело говорит:

— Вот это школа... А это радиоузел, клуб, контора совхоза, столовая...

Но особенно меня поразило здание больницы, двухэтажное, каменное, с многочисленными окнами, выходящими в сад.

Повсюду идеальная чистота... Комнаты светлые, хорошо выбеленные... На нижнем этаже расположены лечебные кабинеты: хирургический, рентгеновский, терапевтический...

Честно говоря, мне с трудом верится, что это сельская больница. Весь день мы провели в ней. Я уже перестал чему-либо удивляться, даже тому, что одного тяжелобольного, рослого мускулистого крестьянина, как мне сказали, совхозного тракториста, Петр Николаевич распорядился на самолете отправить в Москву, в знаменитую Боткинскую больницу.

После осмотра больных, Петр Николаевич долго беседовал с врачами, рассказывал им о новых методах лечения, отвечал на многочисленные вопросы...

Обедали у Ольги Сергеевны. Пришел директор совхоза, усатый, подвижной и немного шумливый мужчина. Его зовут Константин Борисович. Очень интересный человек, в прошлом простой крестьянин.

Обед прошел в непринужденной беседе. Директор рассказал о совхозных делах, а потом заговорили о долгожителе. Его зовут Иван Кондратьевич, и он является местной знаменитостью.

— Как он себя чувствует? — поинтересовался Петр Николаевич.

— Работает, — ответил директор. — Об отдыхе и слышать не хочет. Уж мы с парторгом его уламывали, говорили — достойно на пенсию проводим, из области приедут, новый дом в безвозмездное пользование дадим, а он сердится, нужна мне ваша пенсия, я еще и сам заработать могу.

Я поинтересовался:

— Что же он делает?

— Бригадиром он в саду, женщинами командует... И ведь неплохо работает, в прошлом году по 200 центнеров вишен с гектара собрал...

— Вот так, Александр Иванович! — воскликнул Крюков. — Я бы на вашем месте не день здесь пробыл, а неделю, месяц... Это же поразительно. В 133 года..

— Нет, уже 134 стукнуло... Весь совхоз его чествовал, в областной газете даже статья появилась.

— Это поразительно... Просто не верится... В 134 года!..

— Вот завтра к нему съездим, сами убедитесь...

И действительно, на следующее утро за мной заехал Константин Борисович. Петр Николаевич был занят в больнице, и мы отправились вдвоем.

Та же машина, голубого цвета, понесла нас по совхозным полям. Заезжали на фермы, в мастерские, на кирпичный завод совхоза... Константин Борисович, не хвастаясь и не рисуясь, рассказывал о жизни, многочисленных заботах, о сложности огромного хозяйства. Потом директор приказал:

— Давай, Миша, в сад... К Ивану Кондратьевичу.

— Вы думаете он там? — спросил шофер. — Ведь сегодня воскресенье...

— Обязательно... Деревья опрыскивает...

В саду повеяло прохладой. Ровными рядами тянулись многолетние яблони, ветвистые вишни, нарядные груши с побеленными стволами.

На лужайке, где находились грубо сколоченный стол и несколько скамей, мы увидели коренастого, седого старика. Он что-то приказывал двум женщинам, державшим в руках опрыскиватели.

— А вот и сам Иван Кондратьевич, — проговорил директор, когда мы подошли. — Здравствуй, дед...

О возрасте его по внешнему виду судить было трудно... Передо мной находился пожилой человек, крепко державшийся на ногах, с редкими белесыми волосиками на круглой голове. Коричневатое, съежившееся лицо было гладко выбрито, и только подбородок, до самых губ закрывала густая серебристая борода.

Протянув мне руку, он прикрикнул на женщин:

— Чего глазеете?.. А ну делайте, что велел...

— Строгий у вас бригадир, — пошутил директор.

— Ничего... женится, подобреет.

Озорно расхохотавшись, женщины удалились.

— А что, бабоньки правду говорят? — пошутил Константин Борисович.

— Да ну их, пустомели, — незлобно ответил Иван Кондратьевич. — Сидайте, чем вас попотчевать?

Мелкими, неторопливыми шажками он удалился в крытый навес.

— Ну, как старик? — шепнул директор.

— Просто не верится, — только и сумел я ответить.

Иван Кондратьевич возвратился с большой глиняной миской и двумя ложками.

— Отведайте нашего совхозного меду...

Голос у него чуть дребезжал.

— Как дела, Иван Кондратьевич? — спросил директор.

— Да вот, нонче, полагаю, закончим...

Директор хлебнул пару ложек меда, от удовольствия крякнул и направился к деревьям.

Дед уселся, подвинул ко мне миску.

— Ешьте...

— Спасибо...

— Так вы, значит, врач... Заместо Петра Николаевича приехали?