Владимир Максаков - Глубокий рейд. Записки танкиста

В центре лагеря, между двумя высокими кострами, доктор Никитин с помощью Варламова и Чечирки спасал тяжело раненых. Он сбросил с себя полушубок и телогрейку и остался в одной гимнастерке. Засучив рукава, быстро и ловко орудовал он блестящими, инструментами, которые ему подавал Варламов, и покрикивал на Чечирку, который запоздал вскипятить воду.

На опушке леса близко друг к другу стояли танки. На иных из них, поблескивая синевой стали, виднелись глубокие шрамы — следы вражеских болванок. Это придавало им еще более грозный вид. Они, устремившись вперед чуть приподнятыми вверх жерлами пушек, готовы были в любую минуту встретить врага. Хотя и уменьшилось число машин, но оставшиеся по-прежнему представляли собою грозную силу. Более закаленными и опытными стали за это короткое время и люди, сидевшие в них. То, что в начале рейда могли сделать два экипажа, теперь, можно было с уверенностью сказать, сделает один.

Забравшись на высокую березу, автоматчик Найденова неотрывно наблюдал в бинокль за местностью.

Кудряшов бросил в снег недокуренную папиросу и сказал:

— Я, дорогой товарищ, по совести признаться, ожидал худшего. Мы прошли уже по тылам врага больше ста километров, а посмотри, — подразделение живет и крепко еще будет воевать! — И Кудряшов обвел рукой занявшие круговую оборону танки. — А без потерь не обойтись. Жертв не имеет тот, кто не воюет, а отсиживается, как наши союзнички, — продолжал Кудряшов.

— Все это правильно, Иван Федорович, — сказал я ему. — Но жалко, до слез жалко товарищей. Мы оставили здесь лучших своих людей: Петрищева, Овчаренко, Петрова и других. И это не все еще. Будут новые жертвы.

— Да, это очень тяжело. Но ты и сам без раздумий отдал бы свою жизнь, если бы потребовало дело, — прервал меня замполит. — Даже погибни мы все здесь в боях с захватчиками, все до одного, — то и тогда гитлеровцы остались бы в большом накладе: наша группа уже уничтожила у них много людей и техники, за каждого погибшего нашего солдата фашисты заплатили полсотней своих. Учти и то, сколько еще будет сохранено жизней наших людей благодаря тому, что теперь по дорогам на передовую противник не сможет перевозить технику и боеприпасы. Ну, а о павших героях не плачут.

Кудряшов взволнованно вынул портсигар и снова закурил.

— Ладно, Иван Федорович. Давай-ка подумаем, как действовать дальше?

Кудряшов внимательно посмотрел на людей, суетившихся возле костров, на Никитина, ползающего на коленях возле раненых, и твердо сказал:

— Раненых, доктора с санитарами и пятнадцать-двадцать автоматчиков предлагаю оставить здесь, в лесу, до подхода наших частей. Остальные должны немедленно прорываться назад, к своим.

— А как знать, что через час после нашего ухода сюда не придут гитлеровцы? — спросил я замполита.

— Знать этого мы не можем, и надо быть готовыми ко всему. Можно лишь надеяться на то, что, отвлеченные преследованием, они не заглянут сюда, и наши люди останутся живы. Если же мы вместе с тяжело ранеными тронемся к передовой, можно с уверенностью сказать, что ни один из них не выдержит пути, а любая задержка принесет нам новые испытания и новые жертвы.

— Хорошо, Иван Федорович, — согласился я, — твои доводы верны. Я думал о том же, но хотел убедиться, что не ошибаюсь., хотел услышать твой всегда ценный для меня совет: Так мы и сделаем.

— Кого думаешь оставлять здесь? — спросил замполит.

— Об этом надо серьезно подумать. Оставлять Решетова или Кобцева нельзя, во-первых, потому, что машины останутся без командиров, а во-вторых, и это главное, они при всей своей решимости для такого дела вряд ли подойдут.

Кудряшов кивнул и сказал:

— Я хотел предложить для этого себя. Думаю, что справлюсь с заданием, сумею сделать все, чтобы спасти людей.

Его предложение меня сперва озадачило. Однако лучшего, конечно, нельзя было и придумать. Беспокоило меня только то, как серьезно раненый человек может взять на себя хлопоты и ответственность за всех, кто здесь остается. Ведь Кудряшов держался на ногах только благодаря своей железной воле коммуниста.

— Ну? Что же ты еще размышляешь? — видя мою нерешительность, спросил он.

— Знаешь, Ваня, — ответил я, — если бы ты был здоров и невредим…

— Я не чувствую себя вышедшим из строя, — перебил меня замполит. — И если, кроме этого довода, других у тебя нет, считаю, что ты обязан для пользы дела оставить меня здесь.

— Хорошо, Иван Федорович, пусть будет так. Только ты дашь мне слово, что сам серьезно станешь лечиться, безоговорочно будешь выполнять все указания Никитина.

— Договорились, — улыбнулся замполит.

Мы вернулись к кострам и прежде всего похоронили погибших. Пять из них были убиты при штурме станции, а один, будучи тяжело раненным, умер в дороге. Среди павших в бою был и наш радист Москвин.

Мы сняли с машин все имевшиеся у нас брезенты и поставили две палатки, одну большую для раненых и вторую, поменьше, для охраны. Оставили часть продовольствия, гранаты, цинга с патронами и один ручной пулемет, в каждую палатку поставили по две печки, необходимые для поддержания тепла и для приготовления пищи.

Все солдаты получили по сто граммов спирта. Согревшиеся и повеселевшие танкисты и десантники попрощались с остающимися товарищами, заняли свои места в фашинах и на броне и тронулись в путь.

Я наметил выход к фронту по маршруту через Комсомольское. В десяти километрах южнее его мы должны были пересечь Житомирское шоссе, выйти на киевскую ветку севернее Самгородка, пересечь железную дорогу на Ровно и двигаться дальше на Ружин, Попельню, Корнин.

На Житомирское шоссе мы вышли к вечеру. На нем увидели несколько автомашин, двигающихся в сторону Винницы. Чтобы не обнаружить себя, на этот раз мы остановились и пропустили их. Отсюда, набирая максимальную скорость, двинулись дальше. Пересекли дорогу и пошли на Самгородок, но уже не южнее, как раньше, а на восемь километров севернее его.

Через полчаса танки вышли на железнодорожную линию Казатин — Жмеринка.

Здесь саперы взорвали небольшой мост и метров триста полотна железной дороги.

Заявив таким образом о себе, мы могли быть относительно спокойными за тех, кто остался в лесу. Вьюга и снег замели гусеницы танков, а слух о нас будет разноситься совсем в противоположной стороне от лагеря Кудряшова. Гитлеровцы бросятся преследовать нас на северо-восток.

Этот наш отвлекающий маневр удался как нельзя лучше.

Обойдя Самгородок с севера, танки проселочными дорогами пошли на Ружин. А к утру мы вышли на Ровенскую железную дорогу. Здесь на одном из полустанков увидели небольшой эшелон с боеприпасами и двумя танками, шедший из Казатина на Смелу. Эшелон взорвали и, не задерживаясь на месте, повернули к Попельне. Дорога была хорошая. Снег прекратился. Обгоняя друг друга, низко по небу неслись тучи.