И. Глебов - Подвиг продолжается

Недавно случай снова перенес нас в тот страшный январский день, приоткрыл завесу над обстоятельствами, доселе неизвестными. В лагере дзержинцев «Республика бодрых» с ребятами шла задушевная беседа, заговорили о событии в Краишеве. Особенно внимательно слушал рассказ светловолосый паренек Виктор Токарев, начальник штаба дзержинцев.

— Об этом мне говорил дедушка, — вдруг вырвалось у него.

Виктор оказался внуком милиционера Шевченко. Да, Михаил Трофимович все же остался жив. Молодость и могучее здоровье помогли одолеть смерть, глядевшую в глаза. Выздоровев, Шевченко снова вернулся к нелегкой милицейской службе и не только сам еще пять лет с честью выполнял свой долг, но и внука воспитал активным борцом за охрану общественного порядка.

В одном из залов Волгоградского музея обороны мое внимание привлекло коротенькое объявление. На пожелтевшей от времени бумаге набрано всего лишь несколько строк призыва-обращения. Но каких строк! От них и сегодня веет романтикой революции, горячим дыханием первых лет Октября.

Лаконичный, но страстный призыв требовательно взывал к братьям по классу и духу:

«С о л д а т ы

ч е х и, с л о в а к и, с е р б ы, с л о в е н ц ы, х о р в а т ы, п о л я к и, р у м ы н ы —

в с е,

кому дороги идеи Русской революции, записывайтесь в ряды образцовых и дисциплинированных Советских войск.

Условия приема и запись добровольцев производится на 1-й Мещанской, д. 27.

Вот и все. Немногословно и конкретно.

— И много ли интернационалистов откликнулось на это обращение? — интересуюсь у любезной и словоохотливой девушки-экскурсовода.

— О, очень много! Наш город вместе с первыми частями Красной Армии Республики Советов защищали целые армейские формирования интернационалистов. Многие из них сложили головы за русскую революцию у стен города, многие, получив здесь революционную закалку, после гражданской войны вернулись к себе на родину, большая часть навсегда связала свою судьбу с нашей страной, участвовала в строительстве социализма. Некоторые сразу же из окопов ушли на стройки, Другие — в сельское хозяйство, третьи — в милицию.

— Вы говорите, в милицию?

— А что тут удивительного. В царицынской милиции работали сербы, болгары, венгры, поляки...

Милиционеры-интернационалисты!

Какая судьба их привела в ряды солдат порядка? Как проходила их служба? Как сложилась их жизнь после разгрома белогвардейщины и иностранных интервентов?

Начались поиски, встречи с очень немногими живыми свидетелями тех грозных лет, сбор скупых архивных документов, знакомство с газетными сообщениями почти полувековой давности.

Постепенно, по крупицам восстанавливались биографии этих людей, связавших свою судьбу с судьбой социалистической революции в России. О всех не расскажешь. Их жизненные дороги и милицейская служба могли бы стать сюжетом для большого романа. У меня же скромная цель: рассказать коротко лишь о двух из них.

В штаб полка привели солдата, одетого в потрепанную австрийскую шинель. Красноармеец, конвоировавший солдата, доложил дежурному по штабу:

— Подозрительный, товарищ командир. Ходит, выспрашивает: где у вас штаб Красной Армии. Ну вот я, значит, арестовал его и доставил.

Командир, к которому обратился красноармеец, поправил не спеша пулеметные ленты, перехватывавшие крест-накрест его широкую грудь, сдвинул на затылок солдатскую папаху, насупился и выпалил очередь вопросов:

— Кто такой? Откуда? Почему в расположении полка? Что надо? Отвечать честно!

Арестованный вздрогнул и, не спуская глаз с грозного командира, на ломаном русском языке ответил:

— Я сэрб. Мо́лю принять в Красную Армию.

— Что значит «сэрб»? — строго переспросил командир и снова потрогал пулеметные ленты на груди. — Говорить понятливее, не темнить!

В сторонке сидел человек в кожаной куртке и картузе с лакированным козырьком. Он внимательно прислушивался к разговору дежурного по штабу с задержанным. Потом встал, подошел к командиру и опустился рядом с ним на скамью. Внимательно, словно пытаясь заглянуть в душу человека, он мягко спросил:

— Значит — серб, говоришь?

— Да, да! — быстро проговорил человек в австрийской шинели и, будто опасаясь, что его перебьют, торопливо добавил: — Илия Пекесс. Сэрб. Призван в Белграде. Я — рабочий. И отец мой, Стефан Пекесс — тоже рабочий.

— Ну, что ж, по-нашему, значит, ты Илья, а по отчеству — Степанович. Меня зовут Андрей. Андрей Филиппович Дронов. Да ты садись, Илья.

Пекесс присел на край табуретки. Красноармеец потоптался за его спиной, недовольно махнул рукой и вышел на крыльцо покурить.

Дронов долго беседовал с сербом, расспрашивал о жизни и службе в армии. Наконец, он сказал:

— Так вот, товарищ Пекесс, я зачисляю вас к себе в отряд.

Части Красной Армии шли к Царицыну, где назревали события, ставшие скоро решающими в разгроме белоказачьйх войск Деникина.

Пекесса зачислили красноармейцем в разведку полка, где комиссаром был Андрей Филиппович Дронов. Илья оказался хорошим конником и отважным солдатом революции. Но Дронову не очень нравилось, что смелость Пекесса порой переходила в какую-то безрассудную удаль. Он пробовал говорить с Ильей, тот всякий раз обещал не повторять впредь ошибок. Однако проходило какое-то время, и Пекесс, увлекшись очередной схваткой с казаками, забывал в пылу боя о своем обещании, за что получал от комиссара очередную порцию нотаций, после которых вновь обещал «воевать головой, а не эмоциями».

В одной из последних схваток с казачьим разъездом Илья так увлекся, что оторвался от отряда и затерялся где-то в степи.

Командир полка начал подтрунивать над Дроновым:

— Твой любимец, кажется, отправился догонять Деникина.

Комиссар хмурился и помалкивал.

Но вот на горизонте появились два всадника. Командир привстал на стременах, всматриваясь в приближающихся конников. Потом достал бинокль, приставил к глазам и через несколько секунд громко рассмеялся.

— Комиссар, да ты посмотри, вроде бы твой серб возвращается. И не один. А с кем, не разберу.

Пекесс на рысях подскакал к командиру полка и, сверкая черными глазами, бодро отрапортовал:

— Красноармеец Пекесс взял в плен офицера.

Донской жеребец, на котором он сидел, нетерпеливо переступал тонкими ногами. Илья был перетянут офицерским ремнем с портупеей через оба плеча, на боку висел револьвер в новой кобуре. Пленный офицер, безоружный и со связанными руками, понуро сидел на старой лошади Пекесса.