И. Глебов - Подвиг продолжается

— Не надо. Зайду в райотдел, попрошу участкового.

...А утром голубая «победа» пробегает по мосту через речку Царицу, идет по многолюдным улицам, делает несколько поворотов, проскакивает под мост и устремляется на подъем. Начинается так называемая Дар-Гора. Издали видны одни крыши: из досок, шифера, толя, железа — так и рябит в глазах. А вблизи открывается своеобразный одноэтажный город, на улицах — магазины, ларьки, детсад, аптека...

Здесь, в конце улицы Ардатской, в тени невысоких тополей, будто пристроился к остальным небольшой домик под деревянной крышей с тремя окнами на улицу. Рядом — калитка и деревянный забор, за которым зеленеют абрикосы и яблони.

На противоположной стороне улицы, на скамье, и уселся Алексей в пестрой рубашке, в соломенной шляпе, с корзинкой: вид у него усталый. Оно и понятно: жарко, груз тяжелый. Надо отдохнуть человеку.

Вот показался молоденький и румяный младший лейтенант милиции с полевой сумкой через плечо. Это участковый уполномоченный. Он заходит в одну калитку, через несколько минут возвращается, затем — во вторую. Он вхож в каждый дом, в любое время, тут его знают, он на своем участке. Наконец заходит в калитку, за которой наблюдает Алексей, но тут же возвращается, шагает дальше. Еще зашел в два дома и, оглянувшись по сторонам, переходит на другую сторону, садится рядом с Русовым, закуривает.

— Плохи дела, товарищ капитан. Дом на замке. Соседи говорят, что хозяйка живет одна, работает на железной дороге в товарной конторе. Фамилия ее Тригубова.

— А квартирантка у нее живет?

— Как будто нету, но допытываться у соседей не стал. Вы же предупреждали, чтоб осторожней.

Через несколько минут голубая «победа», которая стояла за углом, мчит участкового и Русова к железнодорожной станции.

Тригубову они разыскали на контейнерной площадке. Она, облокотившись на капот автомашины, что-то отмечает карандашом в документах. Плечистый мужчина примостился на кабине, поправляет контейнер, который висит на стропах крана, осторожно устанавливает в кузов. Вторая автомашина ждет своей очереди.

Алексей внимательно наблюдает за Тригубовой: что скажет эта женщина? Одетая в какую-то серую блузку и грубую черную юбку, повязанная беленьким в крапинку платочком, несмелая в разговоре с шофером, который то и дело покрикивает из кабины, она похожа на монашку. У нее бледное, почти не тронутое загаром лицо и грустные серые глаза, которые почему-то не хотят смотреть на мир открыто, а как будто все время прячутся. От этого Тригубова выглядит жалкой, обделенной. Так и хочется подойти, встряхнуть ее за плечи: проснись, посмотри вокруг! Если бы нарядить ее в хорошее платье, сдернуть с головы старушечий платок, позволить шальному ветру встрепать волосы, да прибавить смелости взгляду, то она, пожалуй, выглядела бы красивой женщиной.

Таково было первое впечатление, а час спустя Алексей сидел с нею в кабинете райотдела милиции, и она, сперва застенчиво, спотыкаясь на каждом слове, потом доверчиво и, наконец, вполне откровенно рассказывала о своей нелегкой жизни, о встрече с Лещевой, о том, как с помощью последней чуть было не попытала счастья в далеких краях...

Надежда Васильевна Тригубова, или просто Надя, на свое безрадостное прошлое смотрит с тоскою и болью в сердце. Больше всего ей помнятся горькие проводы да похоронные процессии.

Вот стоит грузовик около крыльца сельского Совета, кругом взволнованный народ, плачут женщины и дети. Надя сквозь слезы смотрит в хмурое небритое лицо отца, и в детской груди все сжимается. Мать повисла у отца на шее и никак не может оторваться. А Мишка, пятнадцатилетний Надин брат, поодаль с явной завистью поглядывает на отца. Вот бы с ним вместе на фронт!

Высокий мужчина в гимнастерке и в военной фуражке ходит вокруг машины и распоряжается:

— Быстрее прощайтесь, пора ехать.

Отец кое-как разнимает судорожно сжатые руки матери и лезет в кузов, куда уже забралось человек десять. Грузовик тронулся и запылил по дороге.

А потом прибыло сообщение со словами

«Погиб смертью храбрых».

В конце войны еще одни проводы. Надя затуманившимися глазами глядит на брата. Он шагает в строю. Михаил машет ей рукой, улыбается сдержанно, по-мужски.

Когда брат вернулся из армии, он в деревне не остался, устроился шофером в Сталинграде. Жилья в разрушенном городе не было, и Михаил взял ссуду, начал строить свой домик, забрал к себе мать. Надя осталась одна. А тут приехал откуда-то парень, Юрой звать, в клетчатой кепке, в узеньких брюках, в сандалиях на босу ногу. Приглянулась ему застенчивая Надя. И она его тоже полюбила.

Они прожили вместе всего лишь лето, а осенью Юра затосковал, заладил одно: поеду учиться в город, не могу губить молодость в глуши. И уехал. Обещал писать, забрать Надю к себе, как только обоснуется, но сердце чуяло, что не сдержит он обещанного.

К тому времени брат уже построился и приехал за сестрой, но увез ее уже не одну, а с дочкой Клавочкой. А еще через пару лет Михаил вдруг решительно заявил:

— Тоскую я по родным местам. Еду обратно в деревню. Я же тракторист, механик. Мне только там и работать. Еду.

Мать болела, работать не могла, нянчила Клавочку, а Надя работала. Так и жили втроем, пока не нагрянула беда. Да не одна...

Надя и теперь не может без слез вспоминать эти дни. Как в тумане, видит задыхающуюся и мечущуюся в постели Клавочку. Бабушка растерянно разводит руками. С утра не позвала доктора, думала, и так горлышко пройдет. А оно не прошло. К вечеру, когда Надя вернулась с работы, девочке совсем сделалось плохо. Надя кинулась на улицу, к телефонной будке, а когда вернулась, дочка была уже без сознания.

Машина скорой помощи мчалась по улицам, обгоняя трамваи, грузовики. Надя цепенеющими руками судорожно прижимала к себе слабенькое тело ребенка. В больницу она вбежала, задыхаясь от волнения и никому не доверяя драгоценной ноши. Она еще не знала в тот момент, что привезла уже умершего ребенка.

Еще через месяц Надя шла за гробом матери, смотрела на ее восковое лицо, заострившийся нос и думала: «Неужели моя жизнь будет такой же несчастной?»

На похороны приезжал Михаил, звал сестру с собою в деревню, но она не поехала. У брата своя семья, своя жизнь. И осталась Надя одна, совсем одна.

Горькие мысли лезли в голову. Как жить? Для кого?

Молодость миновала — не до гулянья. Подруг не завела, а дома сидеть одной по вечерам невыносимо тоскливо. Хоть бы кто-нибудь навестил из знакомых, из товарищей по работе... Одна лишь соседка бабка Анисья заходила на огонек, утешала и каждый раз советовала с печальным вздохом: