Юрий Гаврюченков - Кладоискатель и доспехи нацистов

Я хотел облачиться в Доспехи, но не успел, потому что увидел точку. Маленькую, красную, от лазерного целеуказателя.

Я мгновенно понял, что она означает и какая судьба уготована мне в ближайший миг, если буду торчать на месте как столб. Проклятый наблюдатель не собирался терять меня из виду. Он сразу ринулся в обход, не производя ни малейшего шума. Он был опытен, собака. Я мог бы решить, что это опять засадный древолаз, но такая догадка граничила с помешательством. В лесу опаснее всего человек. Мне не посчастливилось с оным встретиться, и теперь он меня выцеливал.

Я понесся, виляя среди деревьев. Красное пятно скользило передо мной, то появляясь, то исчезая, заслоненное очередным стволом. Здесь, на пороге смерти, я понял, что нужно невидимому стрелку – Доспехи. Это было озарение, и оно направило мои ноги по единственно верному пути – к Луже. И еще я понял, что просто так подобные предметы столь тщательно не прячут. Сон кое-что подсказал мне. Колдуны с ледяного острова дали жестоким варягам волшебные латы, чья суть заключалась в побуждении к действию. Непобедимость носящего их вождя происходила из его неукротимой кровожадности. Я попал под их влияние, но не смог управиться со своей одержимостью, как это сделал князь Юрий. Он же, когда Доспехи попали на Русь, воспротивился искушению стать покорителем вселенной. Я бы тоже мог совершить очистительный поход по городам России, где еврейские демоны корчились бы в огне, как священные жертвы нового порядка и возрождения, но не хотел. Я не был арийцем.

Красное пятно вновь исчезло, когда я подбежал к Луже. Теперь я находился на открытом пространстве, ничем не защищенный от лазерного луча, и знал, где пятно – на мне. Я бросил Доспехи в Лужу. Громко всплеснула вода, обдав меня брызгами. Латы канули в бездну. Пусть червь борется за превосходство своей расы и чистоту червей-альбиносов в подземном мире. Я усмехнулся и повернулся лицом к стрелку, готовый принять пулю. Красное пятно переползло с бедра на живот, оттуда на грудь. Я зажмурился. Умирать стало страшно, но я сделал усилие и открыл глаза. Пятно еще сидело напротив сердца. И вдруг погасло. Без Доспехов я стал не нужен.

Из леса выскочили «светлые братья» в цветастых камуфляжах, скрутили мне руки и повлекли за собой. Я не сопротивлялся.

На дороге стояли три «геленвагена». У машин меня поджидал помятый Боря, явившийся сюда не по своей воле. Поодаль возвышался стрелок в маскировочном балахоне. За спиной висела обмотанная тряпьем винтовка, похожая на толстую замшелую ветку. Украшенная зеленым мочалом чадра была откинута, и я узнал Богунова. Он курил, равнодушно глядя на меня.

Я втиснулся на заднее сиденье между парой крепких «братьев», и наш кортеж тронулся.

Я сидел в кресле, сложив у подбородка начавшие заживать пальцы. Почему-то казалось, что на мне наручники. Кандалов «светлые братья» не надевали, но чувство такое было. В кресле напротив помещался Володя Рерих, последний из отряда юных следопутов. Славный товарищ по детским играм и большой друг Рыжего. Кроме того, номенклатурная единица высшего звена «Светлого братства». Наши пути снова пересеклись. Похоже, надолго. Я теперь тоже стал принадлежать к «братству» на правах научного консультанта. Угроза смерти миновала, но от свободы не осталось и следа. Мы пили коньяк в особняке покойного Стаценко. Разместившийся в нем Рерих вызвал меня для обстоятельного разговора.

– Пухлого нам взять не удалось, – печально сообщил он.

Когда я немного пообтерся в «братстве», то начал понемногу вникать в расстановку сил. Эмигрировав на историческую родину, Володя вступил в ряды Светлого ордена, не последней причиной чему послужили наши трофейные экспедиции. С его знаниями он мог принести больше пользы в России, куда и вернулся по настоянию наследников идей Гиммлера и Розенберга. Именно Рериху пришла в голову идея задействовать Рыжего для розысков строптивого археолога в синявинских лесах. Я был нужен «Светлому братству» не только из-за Доспехов Чистоты. Им требовались компетентные люди, способные руководить. Если бы я в свое время принял предложение Остапа Прохоровича, мне бы не пришлось проходить все круги ада, теряя родственников и друзей. Правда, после всего происшедшего ни о какой руководящей работе не могло быть и речи. Но я все еще был востребован. Поэтому и оставался жив.

– Пухлый в лесу как у себя дома, – заметил я, пригубив из бокала золотисто-янтарный «Хайн», пятнадцать лет выдерживавшийся французами в маленьких бочках лимузенского дуба. Отношение к напиткам у Рериха было несравненно цивилизованнее, чем даже у Конна. Заметно, что человек пожил в Европе.

– Пухлый погиб, – сказал Володя.

– Вот как, – пробормотал я. Слова эти легли тяжким грузом на мое сердце. – Подстрелили в горячке?

– Нет. Приехали на дачу в Синявино-один, а он ждал гостей. Дом не окружили, и ему, я так понимаю, удалось проскочить в лес. Гнались-гнались за ним, а потом раздался мощный взрыв.

«Подорвал „стотонную мину"», – сообразил я. Немецкая семисоткилограммовая авиабомба должна бабахнуть так, что костей не соберешь.

– Из наших погибло трое, еще трое контужены, и у одного множественные переломы, – поморщившись, сказал Рерих. Ему было неприятно об этом вспоминать. Инициатором охоты на Пухлого Володя выступил на свой страх и риск.

Общую картину я составил по его обмолвкам, об остальном догадался самостоятельно, улавливая некоторые подводные течения в море арийской стихийности. Найденные на месте покушения на Стаценко противотанковые ружья свидетельствовали о том, что действовал трофейщик. Им мог быть, скорее всего, археолог-злодей, но Володя, давно метивший на место Остапа Прохоровича, решил для пользы дела поберечь меня и подставил Пухлого, правильно рассчитав, что живым его взять непросто. Так и получилось. Чачелов замолчал навеки, удалившись в Поля Бесконечных Трофеев. Правда, прихватил с собой слишком много народу, что угнетало Рериха. Все-таки он был «светлым братом».

– От Пухлого нашли только фуражку, – закончил он, ставя бокал на столик.

Мы сидели в библиотеке, более напоминающей неряшливый музейный запасник. На журнальном столике, поместившемся между наших кресел, покрывался пылью невостребованный хумидор Остапа Прохоровича и манерная гильотинка от «Кензо». Рерих сигары не курил. В доме, куда он переехал недавно, все напоминало о предыдущем хозяине.

– Надо было Богунова с отрядом послать, – посоветовал я. – Рыжий бы его взял.

– Богунов был на тебя задействован. – Рерих налил еще коньяку нам обоим. Говорил он так обыденно и спокойно, что у меня волосы на голове топорщились. Кое в чем жидовские комиссары не ошибались, костеря нацистскую жестокость. Белокурый Рерих был истинный ариец, и людские страдания, вызванные работой Братства, были ему побоку. Равно как и нашему общему знакомому с кельтской татуировкой.