Луи Буссенар - Приключения парижанина в Океании

— Это я, старина! Честное слово, Фрике, парижанин, ваш общий матрос, дорогие друзья! Так что не надо проваливаться… Это опасно.

— Фрике! — воскликнули все четверо в один голос. — Дорогой мальчик!

Тут раздался великолепный бас доктора, взволнованный и в то же время веселый:

— А ты кто? Султан, как на Борнео, или просто вождь племени австралийцев?

— Пока еще нет! Трон свободен, ждет одного из вас.

— Хорошо… Попробуем потихоньку причалить… Где мы, черт возьми? Гидрографы не поставили вехи на берегу, так что придется самим искать место для высадки, чтобы снова не уплыть в океан.

— Я знаю не больше вас. Думаю, надо обогнуть мыс и попытаться пристать с другой стороны. Мы с товарищами пойдем вам навстречу. Только будьте осторожны. Местá тут чертовски опасные.

— Это мы успели заметить. Хотелось бы знать, подлец, которому доктор, вероятно, прострелил лапу, не тот ли несчастный американец, звездный пират с «Лао-цзы»?..

— Он самый. А треска, что нырнула, — португалец из Макао, торговец желтыми людьми.

— Надо все знать. На всякий случай. Итак, в путь…

Во время этого разговора австралийцы, окончательно обезумев от страха, лежали ничком на скале, не подавая никаких признаков жизни, только зубы стучали и дрожь пробегала по телу.

Туземцы не помнили, чтобы когда-нибудь голоса дьяволов звучали так долго и так громко.

Проклятья американца, предсмертные вопли португальца, выстрел из карабина, звонкий голос Пьера, нескончаемые речи доктора — все это слилось в одну адскую симфонию, от которой черные лица туземцев приняли серый оттенок.

Только Кайпун, точнее, Ивон Кербехель, уже немного европеизированный от общения с Фрике, да простит мне читатель этот неологизм, стоял и смотрел, как возвращается судно.

— Canotte… — сказал он, напрягая память и прибавив к последнему слогу окончание «te», привычное для моряков [269] Лодка, шлюпка (фр.). .

— Да, мой добрый Ивон, шлюпка… смазанная салом, с экипажем из самых ловких матросов мира. Сейчас ты их увидишь.

Поскольку в аду наступила тишина, туземцы понемногу успокоились, зашевелили руками и ногами, открыли глаза.

Кое-как Фрике объяснил своим новым друзьям, что надо спуститься вниз к берегу и найти более пологое место.

Туземцы охотно согласились, они были уверены, что только белый мог так долго, не подвергаясь опасности, беседовать с дьяволами из ада.

Австралийцы съели несколько испеченных в золе бататов, проглотили целую пригоршню кусочков смолы эвкалипта и, поглаживая себя по животу, объявили, что готовы отправиться в путь.

Как раз в этот момент судно обогнуло крайнюю точку мыса и повернуло направо. Парижанин и его отряд, преодолевая многочисленные препятствия, последовали в том же направлении.

Они шли несколько часов по раскаленной почве, обжигающей ноги. Даже никогда не унывающий Фрике чувствовал, что силы его на исходе, а берег, насколько хватало глаз, оставался крутым и обрывистым, как стена, так что о высадке нечего было и думать.

Моряки чувствовали, что больше не в силах грести, а дело шло к ночи, которая в тропиках наступает мгновенно.

Фрике уже не знал, какому богу молиться, когда судно остановилось.

— Послушай, Фрике, — послышался голос Андре, — нет ли у тебя веревки метров в двадцать пять — тридцать длиной?

— Нет, господин Андре. А зачем она вам?

— Мы могли бы по ней подняться наверх вместе с оружием и грузом. Привязали бы к ней трос. А то когда еще найдется место для высадки.

— А лиана не годится?

— Конечно, годится.

— Тогда мы вам спустим лиану. Кто-нибудь из моих товарищей полезет за ней на камедное дерево. Но что будет с лодкой? Вы ее бросите?

— Бросим? — вскричал Пьер Легаль. — Да ты рехнулся. Где это видано, чтобы французские моряки бросали судно? Мы и его поднимем.

— Оно такое легкое?

— Словно пылинка… Будет развеваться на конце швартова как флюгер на бакштаге.

— Не может быть!

— Вот увидишь. Давай сюда скорее лиану. А то трещишь, как попугай.

— Хорошо, хорошо, сейчас.

Срубить лиану Фрике поручил Ивону. Кайпун взял свой топор и с гордым видом встал перед исполинским камедным деревом.

Густой хвост лиан ниспадал до самой земли, и Фрике с беспокойством думал о том, как заберется Ивон на вершину.

Но Ивону Кербехелю было не занимать сноровки, силы и проворства, любой туземец мог ему позавидовать, недаром Ивона выбрали помощником вождя.

Двумя ударами он вбил в кору в метре от земли заостренную на конце дощечку, поставил на нее ногу подтянулся, одной рукой ухватился за кору, а другой вбил еще одну дощечку и поставил на нее вторую ногу. Так наш ловкач перекладывал топор из руки в руку и вбивал дощечки все выше и выше с удивительной ловкостью. Аборигены одинаково хорошо владеют обеими руками; в детстве матери привязывают детям на длительное время то одну руку, то другую, чтобы каждая рука научилась действовать самостоятельно.

В этом искусстве Ивон превзошел своих соплеменников. Фрике с любопытством следил за ним. Не прошло и нескольких минут, как белый дикарь предостерегающе крикнул и Фрике быстро отскочил в сторону.

Лиана, толщиной в палец, со свистом падала вниз, а следом за ней со скоростью циркового клоуна спускался помощник вождя.

Фрике не мешкая схватил лиану, сбросил ее прямо в лодку, поднял привязанный к лиане трос, намертво прикрепил его к соседнему дереву и стал с волнением ждать друзей.

Первым взобрался Мажесте, да так ловко, что вызвал восхищение Ивона и туземцев, великолепных гимнастов.

Добрый негр от радости потерял дар речи. Он бросился к Фрике и, с трудом сдерживая рыдания, едва не задушил его в объятиях. После Мажесте поднялся доктор, спокойно и важно, без суеты. Длинный и тощий, с огромными руками и ногами, он напоминал гигантского паука.

Неудивительно, что туземцы в себя не могли прийти от удивления. Они кинулись к Ламперьеру, даже не дав Фрике обнять друга, и что-то быстро-быстро заговорили на своем языке, без конца повторяя: Нирро-Ба. Фрике до крови кусал губы, чтобы не расхохотаться.

— Это ты, о Нирро-Ба? Брат мой! — воскликнул один из туземцев.

— Ты вышел из ада! О, Нирро-Ба! Ты поохотишься на эму вместе с нами.

— Это Нирро-Ба, наш умерший брат…

— Нирро-Ба, возродившийся в белом человеке.

Вдруг негры расступились, пропуская женщину с тяжелым мешком, распространявшим зловоние. Она подошла к доктору, внимательно осмотрела его, воздела руки к небу и вскричала:

— Это Нирро-Ба!.. Мой муж!..

После этого к доктору подбежали четверо маленьких Нирро-Ба, грязных, растрепанных и завизжали:

— Это Нирро-Ба!.. Наш отец!..

Добрейший доктор не знал, что и делать от смущения.

— Послушай, Фрике! Чего хотят, черт возьми, от меня эти добрые люди? Кажется, то же самое произошло с нашим другом Онезимом Барбантоном.