Владимир Матвеев - Золотой поезд

Из окон камер, выходящих во двор, смотрели арестанты. Они приветливо махали Вале руками, что-то кричали. Валя, улыбаясь, смотрела по сторонам. Очевидно, надзирательнице не понравилась беспечность арестантки.

— Нашкодила, голубушка, коли к главному потребовали, — зло сказала она Шатровой.

— Нашкодила, — спокойно ответила Валя.

— Еще хвастает! — поглядела надзирательница на Валю и ввела ее в двери тюремной конторы.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидел высокий блондин. Длинная шея в стоячем воротничке. На узкой груди блестят позолоченные пуговицы форменной тужурки. Волосы гладко зачесаны на сторону. Не бритый, но совершенно голый подбородок делает следователя похожим на женщину. Он что-то пишет в блокноте и несколько минут не обращает внимания на Шатрову. Потом поднимает большую квадратную голову.

— Садитесь, — говорит он.

Надзирательница уходит за двери.

Валя подвинула кресло, смотрит на блокнот. Наверху бумаги надпись: «Следователь по особо важным делам».

«Не соврала», — думает Валя о словах надзирательницы.

— Вы — Шатрова? — спрашивает следователь.

— Да, — отвечает Валя.

— За что арестованы?

— Не знаю.

— Не знаете?

— Нет.

— Вы считаете долгом говорить на следствии неправду?

— Я говорю правду.

— Прекрасно. Вы когда-нибудь бывали в Екатеринбурге?

— Да, — отвечает Шатрова.

— Давно это было?

— Давно.

— Когда именно?

— Не помню, — говорит Валя. «Неужели, узнали», — думает она со страхом.

— Вы всегда носили фамилию Шатровой? — спокойно продолжает допрашивать следователь.

— Да, — говорит Валя и уже почти уверена, что следователь знает все.

— Это у вас называется «правдой», госпожа Чистякова? — ехидно спрашивает следователь.

— Я вас не понимаю… — пробует Валя сопротивляться.

— Довольно, — резко обрывает следователь. — Извольте прочесть и говорить настоящую правду, — бросает он Вале синюю папку.

Валя раскрывает папку.

Внутри папки напечатанные на машинке выдержки из допросов.

Валя читает:

Д о л о в, 30 лет. Комендант города… — Знаю, что особо секретный поезд отправлялся якобы с золотым запасом. Полагаю, что если бы это было на самом деле, то большевики, опытные конспираторы, никогда бы не допустили до того, чтобы весь город знал об эвакуации ценностей. Кроме того, охрана поезда в 30 человек явно недостаточна для такого опасного дела. Я отнесся ко всему этому подозрительно. Через шофера мне известно, что комиссар Ребров был перед отъездом в Ипатьевском доме. Недоумеваю, почему маршрут поезда был изменен, когда лично при мне Голованов отдавал приказ ехать по Горнозаводской. Я сообщил в Невьянск, но поезд мимо не проходил. Да, в этой карточке я узнаю то лицо, которое мне было известно, как комиссар Ребров. Он был высок, сухощав, скорее шатен, чем блондин…

А. И. А н д о г с к и й, 45 лет. Начальник Академии Генерального штаба… — Я узнаю в предъявленной мне карточке комиссара Реброва. Он был назначен комиссаром к нам. Это сущий дьявол — он, не говоря ни слова, отобрал у нас оружие, в том числе золотое георгиевское и даже родовое. По звериному лицу, по совершенно сумасшедшим глазам видно, что это фанатик, который кончит свою жизнь на виселице. Подтверждаю, что он совершенно неожиданно, не предупредив никого, исчез из Академии. В комиссариате говорили, что он выполняет «дело государственной важности»…

П а х о м о в, 57 лет. Сторож товарного двора… — Я смотрю — толкач пассажирские пихает ко мне на двор. Говорю сцепщику: «Чего их сюда?» — «Комиссары секретные», — говорит. Только сказал, смотрю, и на самом деле едут. Открыл я двери, глянул и обомлел: он голубчик, государь наш, батюшка, в драной рубахе сидит наверху, видно, закованы ноженьки, только до поясу видать его…

В а х р а м е е в С п и р и д о н, 60 лет. Крестьянин… — Мы на Кунгур пробирались. Поездов нету. Сутки ждем, другие. Другой придет — не влезть. А тут прилетел совсем пустой. Я и говорю старухе: «Сесть надо». Она — туда. Гляжу, вертается — лица на ней нет. «Батюшки, — говорит, — царь там, царь». Не поверил я, побег, а и на сам деле он. Стоит, в окошечко смотрит, жалостно так…

В а х р а м е е в а, 58 лет. Крестьянка… — Так ведь неграмотная я. Мужик уж скажет. А я неграмотна…

К р а с к а, 35 лет. Бывший министр общественного благополучия Комитета членов Учредительного собрания… — Прекрасно вижу предъявленную мне карточку и узнаю изображенное на ней лицо: это Ребров — комиссар. Реброва я знал еще в Перми. Его вызвали в Екатеринбург, как мне говорили, для чрезвычайно важного дела. Потом он совершил какую-то поездку, но цели ее и назначения я узнать не мог. Зато прекрасно помню, что незадолго до взятия Екатеринбурга войсками Народной армии он отправился туда (с какой целью, не знаю, но предполагаю, что на подпольную работу). Позднее узнал, что поехал он вдвоем с дочерью известного революционера Шатрова и под фамилией Чистякова. Дальнейших сведений о нем не имел. Знаю его как человека решительного, дерзкого и безусловно способного принести много вреда в нашем тылу. Он высок, наружность, я бы сказал, открытая и, пожалуй, привлекательная. Молчалив сдержан. Говорили — силен…

Валя с трудом дочитала показания. «Значит, правда, они предполагают, что Ребров увез царя, — подумала она, — теперь не выпутаться». И вдруг полное безразличие охватило ее. Она равнодушно закрыла папку и положила ее на стол.

Следователь внимательно наблюдал за Шатровой, и, как только она кончила читать, он быстро сказал:

— Говорите, где Ребров?

— Я не желаю отвечать на вопросы, — поднялась с кресла Валя.

— Вы получите свободу, если скажете, где Ребров, — пообещал следователь.

— Что? Ха-ха-ха, — засмеялась Шатрова.

Следователь вскочил на ноги.

— Молчать! — крикнул он, потом вдруг, очевидно, сдерживая себя, замялся и тихо сказал: — Идите.

— «Сука», — пробормотал он себе под нос, когда Шатрова вышла.

В июле белые уходили с Урала навсегда. За сутки до падения Екатеринбурга к тюрьме подошел большой отряд Народной армии. Застучали тюремные калитки. Надзиратели забегали по гулким коридорам.

Они подбегали к камерам и выкликали по спискам арестантов.

— Касаткин!

— Я, — отвечали из камеры.

— Васев!

— Я!

— Шатрова! — крикнул старший надзиратель в женском отделении.

— Я!

— С вещами! — предупреждали надзиратели.

Скоро на тюремном дворе мокло под дождем несколько сот арестантов, навьюченных узелками, корзинками, постелями. В тюрьме остались только уголовные и те, кто сегодня доживал последнюю ночь.

— Ста-а-новись! — протяжно крикнул начальник конвоя.

Арестанты задвигались быстрее, выстраиваясь в ряды. Черные ворота тюрьмы распахнулись, и колонна тронулась в неизвестный далекий путь.