Том Харпер - Книга тайн

— Мой покойный муж был виноторговцем.

Я не стал оспаривать это.

— Я слышала, что Майнц тоже знаменит своими винами. — Она с надеждой подняла на меня взгляд. — Ведь вы родом из Майнца?

— Верно.

— И ваш отец — он был…

Грубиян? Свинья?

— Он торговал тканями. А еще он был компаньоном монетного двора.

На вытянутом лице Эллевибель засветилась надежда.

— А семья вашей матушки?

— Лавочники.

Это заметно поубавило ее энтузиазма, как я и предполагал. Мне это доставило удовольствие. Вино и мои дурные предчувствия настроили меня на жестокий юмор.

— Расскажите мне о вашей работе в Штрасбурге.

— Я участвовал в разных предприятиях, — неопределенно ответил я.

— Андреас Дритцен сказал мне, что вы обучали его искусству гранения драгоценных камней.

— Я был ему должен.

Она и бровью не повела.

— Но у вас есть постоянный доход?

— Небольшой.

— И дом?

— Я снимаю дом. В Сент-Арбогасте. Вы, вероятно, не знаете — это в нескольких милях от Штрасбурга.

Она сощурилась.

— Прекрасно знаю. Милая деревенька. И совсем рядом с городом.

Я хотел было рассказать ей скабрезную историю о женщине, на которую по пути в Сент-Арбогаст напали бандиты и похитили ее, но тут раздался стук в дверь. Эллевибель встала.

— Моя дочь. Она будет рада познакомиться с вами.

Я был готов увидеть монстра. На самом же деле меня поразила ее абсолютная заурядность. Да, она была далеко не красавица. Лицо плоское, с выражением жестким, как перепеченный хлеб, белый головной убор подчеркивал овал ее лица. Нос у нее был небольшой, зубы кривые (но не слишком). Кожа уже утратила гладкость. Если к ней в придачу полагалось две сотни гульденов, то не было никаких причин, по которым любой мужчина не желал бы брака с ней. Любой, кроме меня.

Она сделала книксен. Мы оба стояли, не зная, что делать дальше. Я, вздрогнув, понял, что она разглядывает меня, как мгновение назад разглядывал ее я. И кого она видела? Мужчину средних лет, потеющего под шапкой, отороченной мехом, и взятым в долг по такому случаю плащом. Спина у меня сутулилась, на лице были шрамы от многих неудач в кузне. В бороде начала пробиваться седина, хотя и не очень заметная в светлых волосах. У меня было хорошее имя и неплохой доход — какие у нее могли быть возражения против брака со мной?

— Конечно, встает вопрос о приданом, — сказал я.

— Мой покойный муж — да будет земля ему пухом — был честный и экономный человек. Когда он умер, его состояние оценивалось в две сотни гульденов. Я готова все свои надежды возложить на Эннелин.

В ее манерах было что-то уклончивое.

— Это очень щедро.

— Радость матери, которая видит, что ее дочь устроена, стоит любых затрат.

Я не ответил. Мой позаимствованный плащ камнем висел на мне. Воротник душил меня. Я не мог заставить себя взглянуть на Эннелин. Червь глодал меня изнутри.

— Мне нужно будет подумать…

Эннелин была хорошо воспитана. Она скромно смотрела на меня, и на ее лице не было ни тени сомнения. Ее мать оказалась прямолинейнее.

— Герр Генсфлейш, вы хотите жениться на моей дочери?

Париж

«Ягуар» отъехал от тротуара и двинулся по Севастопольскому бульвару в направлении шоссе Е-19 и дальше — к Бельгии. Ательдин развернулся через две полосы, проехал мимо Гар-дю-Нор, а потом, когда перед ними открылась дорога, придавил педаль газа. Ник откинулся к спинке кожаного сиденья, спрашивая себя, сидела ли здесь Джиллиан, впечатлялась ли этим гудением мощного двигателя.

Он бросил взгляд назад — не преследует ли их кто. Дорога была пуста. Он увидел только Эмили, свернувшуюся в уголке заднего сиденья и поглядывающую в окно.

— Что вы имели в виду, когда говорили, что книга заморожена? — Говорила она тихим голосом, едва слышным за ревом двигателя.

— Это последний этап консервации. Худшим врагом книги после огня является вода. Нужно избавиться от нее как можно скорее. Но сушка книги — ценной книги — дело ох какое хлопотное. Если у вас на руках целая библиотека, то вы не можете обрабатывать каждую книгу отдельно. На это нет времени. Поэтому вы их замораживаете и держите в холодном месте, пока у вас не дойдут до них руки, и тогда уже размораживаете и консервируете надлежащим образом.

— И сколько времени нужно, чтобы разморозить книгу?

— Несколько часов. У них там есть все необходимое оборудование. — Ательдин обогнал несколько грузовиков. — И тогда посмотрим, что нам удастся найти. Может быть, вашу таинственную игральную карту. — Он нажал на тормоза, когда перед ними вывернул маленький «пежо», а потом перестроился, чтобы обогнать его. — Если только, конечно, вы уже не нашли ее.

Ник ждал этого момента и долго обсуждал с Эмили варианты ответа. Он засунул руку в сумку у него под ногами и вытащил карту из жесткого конверта. Ательдин стрельнул в нее глазами.

— И где вы ее нашли?

— Джиллиан оставила ее мне. — Ник понимал, что таким ответом он словно оправдывается. Он посмотрел на карту, потом на значок на рулевом колесе — рычащая голова ягуара. Куда бы он ни бросал взгляд, перед ним были открытые челюсти и острые зубы.

— А подсказок, куда она сама направилась, видимо, не оставила?

— Никаких.

— Жаль. — Ательдин снова впился взглядом в дорогу. Стрелка спидометра переместилась чуть выше.

— Ник сказал, что вы по телефону упомянули «Бедфордский часослов», — подала голос Эмили. — Какая тут связь?

— Вы, Эмили, наверняка знаете, что часослов — это молитвенник, предлагающий людям молитвы на разное время суток. Он основан на идее монашеского распорядка дня. «Бедфордский часослов» — одна из таких книг. Он была сделана к свадьбе герцога Бедфордского в тысяча четыреста двадцать третьем году. Необыкновенно замысловатая и богато иллюстрированная книга, изготовлена она в Париже. Мы не знаем имени художника, который рисовал ее, поэтому называем Бедфордским мастером.

— На манер Мастера игральных карт, — сказал Ник. — У этих людей что — имен не было?

— Почти никаких, — ответил Ательдин. — По крайней мере до конца пятнадцатого века. А до этого времени преобладает средневековый дух анонимности. Искусство рассматривалось как способ проявить не свой гений, а гений Господа. Вдохновение — дар Божий, так тогда считалось. А мастер или ремесленник были всего лишь проводниками божественного вдохновения. И только в эпоху Возрождения искусство снова становится эгоцентричным. Можно провести прямую линию от да Винчи до Пикассо, отвратительного мистера Херста [26] Дэмьен Херст (р. 1965) — один из самых известных художников и скульпторов Великобритании, темой работ которого часто является смерть. и всей остальной шайки.

— Привлекательная теория, — сказала Эмили.