Евгений Кривенко - Там, где была тишина

— А что с народом, где люди? — добивался Макаров.

— Вон люди, — махнула рукой во тьму Наталья. — Ужин себе готовят.

В темноте мелькали фигуры людей, слышались голоса, кое-где виднелся огонь.

— Яшин говорил, рабочие бросили работу, — озадаченно произнес Макаров.

— Бросили, — сердито откликнулась Наталья. — А я их уговорила.

— Вот что, товарищи, — сказал вдруг стоявший в стороне военврач. — По-моему, мне давно пора лечить ногу.

— Да, да, — спохватился Макаров, — пожалуйста.

Только тут он вспомнил о стоявшем рядом Сатилове. Тот широко улыбнулся и вполголоса произнес:

— Хорошие у вас люди, очень хорошие. Ну, а теперь нам нужно расстаться. Пойду на рудник. Мы с вами сейчас находимся на богатейшем в стране месторождении серы.

Голос Сатилова звучал приподнято и торжественно.

— Нужно, чтобы все люди знали, — продолжал он, — какое большое дело совершают они. Это придаст им силу в работе.

Он протянул Макарову руку и, отведя его в сторону, шепнул:

— А девушке все-таки оставаться здесь не следует. Как вы думаете?

Макаров неопределенно пожал плечами.

— Да, да — заторопился Сатилов. — А с машиной я вам помогу. Ничего не поделаешь: несчастный случай.

Военврач между тем осматривал ногу Натальи и озабоченно морщил брови.

— Что там? — наклонился Макаров.

— Нога опухла, но не сломана. И нужно же было вам еще бродить по горам!

— Мне легче стало, — оправдывалась Наталья. — Он сам бы не справился.

Врач взял ногу за ступню и с силой дернул. Наталья глухо вскрикнула, лицо ее покрылось потом.

— Молодец! — удивился врач. — Я знавал здоровенных мужчин, которые теряли сознание при этом. Характерец!

— Какой там характер! — пошутил Макаров. — Чуть не плакала, когда Куркин намусорил в конторе после уборки.

— Я не потому плакала, — снова блеснула глазами Наталья и отвернулась.

«Ну и ну, — подумал Макаров. — Колючая ты стала, Наталка, просто не подступись!»

— Шашлык готов! — крикнул, поднимаясь от костра, Родионов. Он высоко поднял железный прут с нанизанными на нем аппетитно пахнущими кусочками фазана.

— Ой, есть хочу, — сразу же отозвалась Наталья. — Николай, достань мою тарелку.

— Вот ведь штука какая, — озабоченно проговорил Макаров, глядя на план, составленный товарищами. — Я проложил трассу, которая значительно улучшила проект, но то, что нашли вы, перечеркивает его вовсе. И самое главное, найдено правильное решение — нужно уходить с такира.

— Конечно, — подхватил Николай. — Трасса пройдет значительно севернее, по холмам, которых не достигает половодье. Значит, никакой насыпи не нужно.

— Я подсчитала, — приподнялась на локте Наталья. — К весне можно закончить проезд.

Николай взглянул на нее.

— Ты хотела сказать — дорогу?

— Ну, дорогу.

— Нет, нет, — даже вскочил Макаров. — Именно проезд! Проезд! А не дорогу! Такая дорога, какую начали мы, — нереальна и дорого стоит. Зачем выбрасывать миллионы, если значительно дешевле и, главное, вернее можно обеспечить связь с горными разработками? Нужно только подготовить полотно на естественном основании, выдержав проектные уклоны и нужную ширину. Это настоящее государственное решение.

— А как же проект?

— А проект на растопку! — отрезал Макаров. — Проектировщики решили вопрос по-николаевски — соединили две точки линейкой и провели прямую линию. А что из этого получится — им неважно. Мы должны составить новый проект и немедленно добиться его утверждения. Больше того, даже не дожидаясь того утверждения, я начну работы по новому варианту.

— Вот что ты наделала, Наталья, — шутливо, но с тайным восхищением промолвил Николай.

А Наталья уже спала. Откинувшись на рюкзак, она лежала на спине, подвернув под себя руку, по-детски полураскрыв рот. Николай бережно укрыл ее своим пиджаком. Все замолчали, чтобы не разбудить ее.

Макаров, словно вспомнив о чем-то, подвинулся ближе к костру и, достав из кармана конверт, торопливо вскрыл его. «Что ты мне пишешь, Юлька, — подумал он. — Если бы ты знала, где я читаю твое послание».

«Здравствуй, хороший мой!» — прочел он первые слова, и сладкая боль сдавила его сердце. Хороший! Почему же никогда ты так не называла меня там, в далекой Полтаве?

«Много событий произошло в моей жизни за последние несколько месяцев, — читал он. — Столько, что в письме и не перескажешь. Недавно мне переслали твои письма, полные благоухания мокрой от дождя сирени. Мне они напомнили все-все — и лунные полтавские ночи, и васильки в поле за кладбищем, и тот высокий тополь, в тени которого мы прощались с тобой. Может быть, я виновата перед тобой, не знаю. В те дни другое захватило меня целиком — мечта стать артисткой. И я стала ею, Витя. Пою. Поднимаю с пола букеты фиалок с маленькими записками, среди которых — увы! — твоей нет. Я уже не та, что прежде была. Нужно сказать тебе самое страшное — я была женой одного человека — плохого и грязного. И я ушла от него. Пусть тебя это не огорчает, хороший. Тебя ждет твоя любовь — чистая, чистая. Тебя ждет твое счастье».

Лицо Макарова болезненно перекашивается. Письмо выскальзывает из его ослабевших пальцев в огонь, он вспыхивает ярче. Горит костер, и сидит возле него, опустив голову, человек, пораженный внезапным горем. Вокруг глухая тишина, только слышно потрескивание сухих, ломких сучьев саксаула. А костер разгорается все сильней, словно хочет растопить холод в сердце глубоко задумавшегося человека.

…Горит костер. Потрескивают сучья, медленно поднимается к небу косматый дым. О жаркий костер первооткрывателей, как хорошо умеешь ты согревать сердца! Горишь ли ты на арктической льдине или посреди угрюмых гор — повсюду ты одинаково дорог человеку. И всюду к твоему золотистому пламени, к твоему благодатному теплу тянутся натруженные руки; и мужественные сердца.

Слава тебе, костер первой пятилетки, пылавший во всех концах нашей необъятной Родины. Сколько подвигов связано с тобой, сколько героев грелось у твоего огня!

Пройдут годы, и ты вспыхнешь в глухих лесах и тайниках, согревая партизан отрядов Федорова и Ковпака, суровых народных мстителей.

Пройдут годы, и своим потрескиванием ты нарушишь первозданную тишину целинных земель, вспыхнув где-то в безбрежной алтайской степи. И вот уже возле тебя собираются юноши и девушки, братья и сестры, дети и внуки бойцов первой пятилетки, собираются и усаживаются поближе, к теплу, чтобы, обнявшись, запеть:

Это произошло в густых сумерках осеннего октябрьского вечера 1930 года. В горах Гаурдака внезапно раздался могучий взрыв. Пламя, взлетев к небу, озарило своим багровым светом мрачные голые скалы и горстку людей, укрывшихся за валунами.