Евгений Кривенко - Там, где была тишина

— Товарищ прораб! Взвод Н-ской заставы прибыл в ваше распоряжение. Командир взвода Кошевой.

— Спасибо, товарищи, — волнуясь отвечает Макаров. — У нас сейчас перерыв.

— Спешиться! — командует взводный. — Оправиться, закурить!

И вот уже спешились лихие кавалеристы. Кони отведены в сторону, бойцы смешались с рабочими, и где-то уже послышался певучий голос родной гармонии.

— Плясовая!

Раздался круг, а выходить некому. Все ждут почина. Ну-ка, смельчак, выходи быстрее. Не томи душу.

Что-то больно ярко разгорелись глаза у бородатого молодца в лаптях. Уж не он ли откроет пляску?

Так и есть! Хлопнул парень ладошами, притопнул ногой, шевельнул плечами и выскочил на середину круга. Пошла плясать бывшая смоленская губерния. Пошла откалывать коленца, да не просто, а с частушечкой:

Взрыв хохота. А тем временем на площадку вылетает ладная Маруся из бригады Солдатенкова.

Крутнувшись так, что алым кругом взлетела юбка, обнажая выше колен ноги, она на секунду замерла, топнула каблуком и запела высоким звонким голосом:

И снова под восхищенные крики и топот завертелась юлой, словно какая-то волшебница, на одной ноге, поблескивая черными угольками возбужденных глаз.

«А ведь сколько тут разных людей, — думает Макаров. — И разве всех узнаешь, кто они? Вот десятки раз проходил мимо этой девицы и внимания не обращал, работница и все. А ведь это талант настоящий». Он озабоченно взглядывает на солнце и, приложив к губам трубкой свернутую газету, кричит:

— Приступить к работе!

Маруся вылетает из круга и, словно сильно закружилась ее вихрастая, шальная голова, на какое-то мгновение припадает к широкой груди Солдатенкова. Тот ласково и несколько недоуменно отводит ее от себя и уже шагает к лежащим перед ним камням. Эх, другая ранила сердце рязанца, о другой думает он дни и ночи, попыхивая козьей ножкой. Чуть раскосые глаз-а на смуглом лице, длинные шелковистые ресницы, между которыми вспыхивает чудесный уголек, босая ножка, словно выточенная из чистого золота, — все это стоит перед ним, как волшебное виденье.

А ты не знаешь этого, Маруся, хорошая, славная девчонка, заброшенная сюда прихотью судьбы. Ничего, придет время — узнаешь, и больно защемит твое сердечко.

А работа гремит на всю округу. Летят камни, и с каждым часом сближаются идущие навстречу друг другу бригады. Перед каждой маячит алое знамя, трепыхаясь на сосновом древке. Кто первым придет к этому знамени? Кто окажется сильнее в этом соревновании?

— Даешь, — кричит Солдатенков, откидывая с глаз мокрую прядь волос. — Даешь, орлы!

Он работает за пятерых. Он сейчас ничего не видит, кроме своей желанной цели. И вся бригада работает напряженно, не покладая рук. Кто не за страх, а за совесть, а кое-кто опасаясь тяжелого взгляда бригадира, а то и его еще более тяжелой руки.

Сбросив гимнастерки, в нательных рубахах трудятся пограничники, разделившиеся на две группы. Их тоже уже охватил пыл соревнования. Кто придет первым?

Макаров взглядом обегает весь фронт работ, всю эту живописную группу людей, самозабвенно работающих под горячим солнцем, и вдруг его сердце сжимает еще непонятная холодная тревога. Тревога и сомнение! Кто испытывал это, берясь за какое-либо дело, — будь то посадка яблоньки, или постройка дома, — тот знает, какая это страшная вещь. А вдруг яблонька посажена неправильно, а вдруг дом развалится, и весь труд пойдет прахом? Сразу холодеет сердце, лоб покрывается холодным потом. Опускаются руки, пропадает сила.

Растерянным взглядом смотрит Макаров на сближающиеся бригады. Скоро завалу будет конец. А может быть, все это и не нужно? Может, напрасно трудились сотни людей, позабыв об усталости. Ведь новая трасса еще не утверждена. Вот уже пять дней, как уехал в Ашхабад Николай Костенко с новым проектом, а оттуда ничего нет, ни письма, ни телеграммы.

Сюда пришли люди. Поможет быть, все это напрасно.

Как это напрасно? Разве могут не утвердить? Неужели не поймут нового проекта?

«Должны утвердить», — убеждает он себя. А в сердце шевелится червячок…

…Добрая сотня кепок и тюбетеек взлетела на воздух, когда Сергей Солдатенков со своими хлопцами разобрал и отбросил последние камни на своем участке и подошел к красному знамени.

Сам же Солдатенков вытер лицо грязным платком и с удивлением оглянулся назад.

— Четыре сбоку и ваших нет! — произнес он, устало улыбаясь. — Шабаш, ребята!

А со стороны станции мчится машина. Макаров всматривается: это Петро дает полный газ. Такир ровен, как бильярдный стол, да еще словно уложен паркетом — такие ровные трещинки покрывают его. Давай газ на полную железку, чтобы ветер, как сумасшедший, свистел и выл в узкой кабине!

Машина подъезжает к началу завала.

Увидя, что завал разобран, Яшин дает гудок. Словно салютуя, продолжает гудеть, медленно проезжает по только что расчищенной трассе.

— Салют наций! — кричит Наталья. — Молодец, Яшин!

Машина подъезжает к последней перемычке. Все торопятся, чтобы дать ей дорогу, Ченцов отбрасывает последний камень.

— Пожалуйста, — говорит он шоферу и вскакивает на подножку.

Машина проезжает вперед и останавливается. Яшин выскакивает из кабинки и, сильно хлопнув дверцей, подбегает к Макарову.

— Вам телеграмма, товарищ начальник, — говорит он, протягивая телеграфный бланк.

Макаров разворачивает бумажку, и ноги его медленно наливаются свинцовой тяжестью. На бланке четко выделяются написанные чернилами слова:

«Проект завалили подробности месте Костенко».

…Ярко светит солнце. Возле Агафьи Силовны толпится народ. Звенят металлические тарелки и котелки.

Небо чистое-чистое. Только маленькое облачко у вершины Кугитанга незаметно разрослось и теперь похоже на большого бурого косматого медведя.

По пустынным барханам убегает на север дорога. Она ведет в далекий город Чарджуй. Путнику, едущему из Керки, трудно остановить на чем-либо свой взгляд. Барханы, барханы да тощие кустики полыни.

Но примерно в пятнадцати километрах от Керки вдали на горизонте появляется какое-то высокое сооружение.

Оно по мере приближения становится все больше и больше и, в конце концов, принимает облик высокого куполообразного здания цвета пустыни.