Евгений Кривенко - Там, где была тишина

В эту минуту из толпы, неподвижно стоявшей вокруг, вышел Солдатенков. Стал, опираясь на черенок лопаты, — сильный и ладный. Обветренное и загорелое лицо его было угрюмо.

— Я не Дурдыева ударил, — заговорил он глухо, и тотчас воцарилась тишина. — Я не Дурдыева ударил, — повторил он еще раз… — Я старый кулацкий мир ударил. Может, непонятно говорю? Так вот, чтобы попроще… Жил я, братцы, в голодной, разутой крестьянской семье. Отец батрачил, и мать батрачила. Но ей, бедной, вдвойне доставалось. На работе ее калечили, и отец мой ее бил. — Солдатенков поперхнулся, откашлялся. — Плохая была доля бабья у нас в России. А я гляжу, и здесь не слаще. Вот у этого вашего Дурдыева — целый, простите, гарем. Кулак ведь он, самый, настоящий кулак. Небось, ему не приходится, как вам, с кетменем ишачить. В контору для отвода глаз поступил, чтобы его не трогали… А ведь она еще девчонка, жена его. Понимать это надо. Ей бы еще с куклами баловаться. А он ее — кулаком.

Сидевшие на земле туркмены зашевелились. Некоторые одобрительно закивали. Но какой-то высокий и жилистый старик в чалме, которого Макаров до сих пор на дороге не видел, вдруг вскочил и закричал, выпячивая небритый подбородок.

— Принимай на работу Дурдыева, начальник. Не примешь, — с работы долой. Понимаешь?

Снова стало тихо.

— Хорошо, — чуть помедлив, ответил Макаров. — Хорошо. Я приму Дурдыева. Пусть выходит на работу. — Помедлив секунду, подождал, покуда утихнет поднявшийся вокруг ропот, и продолжал: — Но только не в контору, товарищи. Там у меня работы нет. А вот сюда, на участок. В твою бригаду, Курбандурды, — кивнул он смуглому красивому юноше, сидевшему в первых рядах.

И вот тогда случилось то, чего никак не ожидал Макаров. Рабочие-туркмены начали смеяться. Они смеялись так искренне, от души, что этот смех подхватили все, стоящие вокруг. Такир огласился неудержимым хохотом.

— Правильно, начальник, — крикнул Курбандурды. — Очень правильно!

— Якши, начальник!

— Кетмень ему, пузатому!

Смех гремел над такиром, как ливень. Макаров видел, как сердито махал руками и плевался высокий старик, но его уже никто не слушал:

— Давайте кончать митинг, — поднял Макаров руку. — Становись на работу.

И все же, отпустив на время, глухая неясная тревога снова схватила его в свои цепкие когти. «Кто-то борется со мной, — думал он, шагая в контору. — Но кто? Кому я мешаю? Я ведь, кажется, ничего плохого не сделал. И Солдатенков… Приехал сюда бог весть откуда, работает не жалея сил. Разве мог бы он смотреть равнодушно, как избивают женщину, в сущности девочку, ставшую женой варвара. А Ниязов говорит: обычай. Хорош представитель Советской власти. Хорош! Ну что ж, поборемся… А тут и с дорогой не ладится. Черт бы их побрал! Неужели им там не понятно? Это все Николай: не сумел объяснить, не смог добиться…»

В конторе его ждал Костенко. Возле него стояла раскрасневшаяся Наталья. Увидев его, оба сразу же умолкли.

Костенко протянул Макарову руку.

— Прибыл из командировки, — доложил он.

Макаров сухо пожал ему руку.

— Рассказывай, — коротко, бросил он.

В контору вошли Борисенко и Серафим. Видимо, они хотели что-то сообщить Макарову, но, увидев, что он занят, отошли к столу Буженинова.

— Да что рассказывать, — присел на табурет Костенко. — Пошел сразу я к главному инженеру…

— К Чернякову? — перебил его Макаров.

— К нему, — кивнул головой Костенко. — Он, напевая что-то по-французски, посмотрел наши чертежи…

— А письмо? — снова перебил его Макаров.

— Письмо он даже не стал читать. Цидульки, говорит, читаю только от девиц и вдов.

Увидев, как покраснел Макаров, Николай заторопился.

— Посмотрел на чертежи и говорит: «На все это наплевать и забыть. Проект утвержден, смета утверждена, а если вам там заниматься нечем, так пейте водку и играйте в подкидного».

— Негодяй, — вскрикнул Макаров. — А ты ему что? Смолчал!

— Это же твой товарищ, — обиделся Костенко. — Вот ты и поезжай, поговори с ним.

— И поеду, — заорал Макаров, ударив кулаком по столу так, что с него слетела чернильница-невыливайка. — Но я ведь тебя послал, тебе доверил. А у Ткачева ты был?

— Был, — угрюмо отозвался Костенко.

— Ну и что?

— Да что? Ничего. Вызвал он Чернякова. Ругались они с ним, как сапожники. Меня выставили за дверь. А потом Ткачев меня позвал и говорит: «Делайте, как сказал главный, нечего фокусничать».

— Фокусничать! — побледнел Макаров. — Да я ведь, да я… Мы уже завал разобрали. Почти самое главное сделали. Что же они там?

Он силился свернуть цигарку и никак не мог сделать это мелко дрожащими пальцами.

В конторе стало тихо. И вдруг все вздрогнули. Это из рук Натальи выпала чашка, которую она все время терла, терла, не сводя глаз с Макарова и Николая, и никак не могла вытереть.

Наталья села на табурет и заплакала.

— Давайте уедем отсюда, — растирая руками слезы, заговорила она. — Домой, в Полтаву. Ничего у нас тут не получится. Ничего!

— Наталья! — вскочил Макаров. — Ты почему не на работе?

Наталья тоже встала.

— На минутку зашла, — пробормотала она. — Просила Николая чашку купить. И вот… разбила.

Макарову стало жаль ее.

— Ничего, он тебе в следующий раз целый сервиз привезет. А вы что, друзья? — повернулся он к Борисенко. — Что это за парад?

— Мы по секрету, — почти прошептал Борисенко, лукаво улыбаясь.

— Ну что там? — подошел к нему Макаров.

— Выйдить на хвылынку, — снова прошептал кладовщик.

Макаров вышел. К нему сейчас же подошли и одновременно жарко зашептали Борисенко и Серафим.

— Там на станции в чайхане девка сидит. Вторые сутки. Красивая. И все плачет.

— Ну и что? — не понял Макаров.

— Давай, товарищ прораб, возьмем ее сюда, к нам, — елейно заулыбался Борисенко. — Зачем пропадать девке?

— Возьмем, товарищ прораб! — в тон ему взмолился Серафим.

— Морды вы собачьи, — засмеялся Макаров. — Девушку приведите. У нас работы хватит. Но имейте в виду…

— Что вы, что вы! — замахал руками кладовщик. — Пошли, Симка!

Когда Макаров возвратился в контору, там никого не было. Только Буженинов что-то отщелкивал на счетах.

Макаров вспомнил, что еще утром получил на станции письмо из дому, да так и не успел его прочитать. «Что там мать пишет? — подумал он, надрывая синий конверт с маркой, изображающей красноармейца в шлеме. — Как там ей живется одной?»

Отец Виктора умер еще в восемнадцатом году от свирепствовавшей тогда испанки. Матери одной пришлось воспитывать сына. Она работала, хлопотала по хозяйству и никогда не показывала, как тяжело ей приходится. Особенно тяжелой оказалась для нее первая разлука с сыном.

«Все жду тебя, Витя, — писала она. — Каждый вечер кажется: вот-вот ты пробежишь по веранде и постучишь в дверь. Только понимаю, не на месяц и даже не на год уехал ты в эти далекие края. Знаю я, что нелегко вам будет там, да где теперь сладко? Вот и у нас идет борьба с кулаками. Трудно очень с хлебом и вообще с продуктами. Но ты не беспокойся. Живи и работай спокойно. Береги себя».