Евгений Кривенко - Там, где была тишина

Как-то одна из подруг спросила у нее:

— Скажи, он не из «бывших»?

Нина рассмеялась. Ее рассмешило это слово: какой же он «бывший», если он существует?

И вот его странное и неожиданное приглашение.

— Собирайся в дорогу, — сказал он, придя как-то поздно вечером. — Поедем в Термез. Там будем жить у моих родителей.

Она согласилась, поехала. И вот, когда они выехали из Кагана, он сказал ей правду:

— Мы перейдем границу. Будем жить в Афгании. Там у меня много друзей. А здесь нет жизни. Ты увидишь, там у нас будет все, даже свой автомобиль…

Ей хотелось закричать, когда она услышала эти ужасные слова.

Проведя бессонную ночь в вагоне, она вышла на какой-то глухой, пустынной станции.

Курлатов вышел вслед за ней.

— Ты пожалеешь об этом, — сказал он. — Я буду здесь неподалеку. Ты никуда не уйдешь от меня!

Многое поняла она в день смерти Солдатенкова. А вот там, в пещере, она, наконец, узнала всю страшную правду о Курлатове.

Одна мысль терзала ее: несчастье угрожает этим славным, хорошим людям, приютившим ее, людям, которые помогли ей взглянуть на мир другими глазами, открыли ей новые, чистые дали.

В ночь, когда она вместе с другими рабочими разбирала завал, Нина сорвала себе ногти, но познала самое ценное, что уготовано человеку: жизнь бывает радостью только тогда, когда живешь не для себя, а для всех. Как она была счастлива в ту трудную ночь!

И вот Нина идет. «Нужно идти, нужно идти», — повторяет она самой себе.

На рассвете Нина заметила протекавшую внизу, у подножья скал, речку. Она сошла к берегу и опустила ноги в воду. На минуту она почувствовала некоторое облегчение. Но вода была очень холодная, и вскоре боль стала еще сильнее.

Нина встала и снова пошла по течению реки. Но сил уже не было. Сделав всего несколько шагов, она упала.

А на закате следующего дня ее обнаружил пограничный дозор, проезжавший в районе переправы. Пограничники доставили ее на заставу.

Сабо долго, с молчаливым состраданием разглядывал Нину. Одежда на ней была изорвана, сквозь лохмотья проглядывало исцарапанное тело в синяках и кровоподтеках. То и дело теряя сознание, она рассказала начальнику заставы обо всем, что ей пришлось пережить.

Сабо немедленно вызвал врача.

— Окажите ей немедленную помощь, Иван Петрович, — приказал он, — и отправьте в Керки, в больницу.

— Она очень плоха, — произнес врач шепотом.

А на заставе уже играли тревогу.

Вечерело. У реки клубился туман, окутывая кустарники и камыши. Солнце зашло за горы. Где-то вдалеке, в развалинах, тоскливо кричали совы. Вскоре из наползших сизых туч посыпалась мелкая снежная крупа…

…А бал был в разгаре. Люди веселились. Даже Дурсун, сидевшая долгое время неподвижно, вдруг запела какую-то песню на своем языке.

Все затихли, прислушиваясь к незнакомой мелодии, к однообразному аккомпанементу. Это Мамед играл на дутаре, не сводя глаз с певицы.

Непонятные слова, но всем понятна боль и тоска, звучащие в голосе Дурсун.

— Зачем плохую песню поешь? — отбрасывает дутару Мамед. — Веселые песни петь нужно.

Песня умолкает. Воспользовавшись наступившей тишиной, Дубинка говорит:

— А не пора ли, братцы, расходиться? Второй час!

Но тотчас грянул могучий хор под руководством Борисенко:

Песня гремит, на столе дрожат стаканы. Хорошо поют ребята!

Но почему так волнуется Дубинка? Вот он снова спрашивает о времени, снова предлагает разойтись.

— Поздно уже, товарищи, спать пора! Вот уж меры люди не знают.

— Ничего, — небрежно откликается Сатилов. — Завтра выходной, отдыхать будешь. Пусть народ веселится.

Мирченко стоит в стороне вместе со своими друзьями — Амурским, Хоменко, Соломиным. Они ведут разговор о рудах, геологических разрезах, о верхнем и нижнем меле. Они и здесь, как на работе.

Мирченко ощупывает у себя в кармане письмо. Вынув из конверта узенький листок бумаги, он вновь пробегает его глазами.

Это письмо от Сафьянова. Он поздравляет Мирченко с успехом, с началом обогатительных работ.

— Ханжа, ханжа, — шепчет геолог. — Уж он-то не сложит оружия…

Мирченко комкает письмо и отбрасывает его в сторону.

Невдалеке от него танцуют, обнявшись, две подружки Люся и Дуся.

Симка подбегает к задумавшемуся геологу.

— Степан Павлович, давайте разобьем!

— Давайте, — лихо вскакивает Мирченко. — Только я ведь танцевать не умею.

— Неважно, — великодушно бросает Симка, — вы с Люсей о камнях поговорите.

Во время невероятного пируэта кружащихся подруг останавливают. Симка сейчас же увлекает Дусю.

Мирченко смущенно топчется возле ее подруги и, наконец, догадывается пригласить девушку к столу.

Он силится завязать разговор, но камни мало интересуют Люсю, и она через несколько минут, извинившись, уплывает с Мамедом.

Мирченко провожает ее грустным взглядом.

— Что это с вами, Степан Павлович?

Мирченко наливает себе стаканчик. Выпив, ковыряет вилкой в закуске, но ничего не ест.

Макаров подходит, наливает и себе. Нужно же поддержать человеку компанию!

— Знаете что, Макаров? — неожиданно серьезно говорит ему Мирченко. — Я все думаю, какими мы предстанем в глазах будущих поколений. Ведь то, что мы делаем с вами сейчас, — это великое дело. Страшно даже подумать об этом. Мы выполняем заветы великого Ленина, его предначертания.

Он покачал головой и горько улыбнулся.

— А сами-то мы какие? Мы часто мелочны и придирчивы. Завидуем, ревнуем, мстим. Ничтожные мысли бродят в наших головах. Речь наша косноязычна и некрасива. А как бы хотелось, чтобы люди будущего увидели нас иными — красивыми и благородными. Мы должны быть для них прекрасными, как Аполлон и Афродита, а наша речь должна быть возвышенна, как у героев Шекспира. Вы поняли меня, Макаров?

Нет, Макаров сейчас совсем не расположен к философии.

— Давайте, Степан Павлович, лучше выпьем, — просительно улыбается он.

— Ну вот, — мрачнеет геолог. — Я же говорил. Давай выпьем, друг Горацио!

В помещении становится душно. Пора бы уж и впрямь расходиться, но никто и не думает об этом. Дубинка поминутно поглядывает на часы.

— Пора, пора!! — напоминает он.

От него отмахиваются, как от мухи.

Дубинка незаметно исчезает, но через несколько минут возвращается и растерянно смотрит на танцующих.

Макаров снова приглашает Наталью. Она уже устала и, танцуя, склоняется на плечо Макарова.

Он ощущает запах ее волос, от которого у него сладко кружится голова.

«Что же это такое, — думает он, — что это со мною делается?»

Он невольно бросает взгляд в конец стола. Там в одиночестве сидит Николай. Перед ним почти пустая бутылка и нетронутый кусок баранины на тарелке.