Алексей Сережкин - Ученик

И не менее странным и не укладывающимся в голове было то, что его провожала до дома самая красивая девушка школы.

Бабушка только всплеснула руками и не нашлась, что сказать. Он медленно разулся, наклоняться было очень больно и ему даже пришлось опереться рукой о стену прихожей, чтобы дотянуться до ботинок и развязать шнурки. Развязывать одной рукой было неудобно, но он справился.

Мельком взглянув в зеркало, висящее в прихожей, он вздрогнул. Несмотря на то, что он подготовился к тому, что увидит в зеркале, действительность превзошла ожидания.

Бровь была рассечена, а правая щека покрыта бурыми потеками крови. Ресницы до сих пор были частично слипшимися, хотя на улице он и не обратил на это внимания.

Бабушка молча смотрела на него в немом вопросе, но все, на что он был способен, это буркнуть еле слышно «я подрался».

Весь его вид, казалось, свидетельствовал о том, что он не подрался, а его избили, но сформулировать так было бы несправедливо. Хоть он и не помнил деталей происшедшего, его наполняла уверенность в том, что он по крайней мере не отступил, не сдался и не испугался. Поэтому «подрался» все-таки было наиболее адекватным объяснением его плачевного вида.

Он с трудом разделся, предварительно запершись на крючок в ванной.

Сбросив одежду, он долго и придирчиво изучал состояние невыносимо нывшего левого бока. Крови, как он опасался, не было, но на ребрах надувался огромный кровоподтек. «Неудачно я навернулся на камень», — подумал он.

Самолюбие не позволило ему предположить, что этот кровоподтек из-за того, что его бесчувственного пинали ногами. Казалось, разницы и не было, все равно ведь он ничего не помнил, но картинку, услужливо нарисовавшуюся в его мозгу, он с негодованием отогнал.

Он умывался долго, осторожно раз за разом намыливаясь и смывая воду, наблюдая как грязная мыльная вода окрашивается в раковине в красноватый цвет. Он постарался не задеть бровь и когда закончил умываться, щедро намазал ее, пытаясь не морщиться, уже привычным йодом, запасы которого пополнял все эти долгие месяцы и залепил нашедшимся в ванной пластырем.

К его удивлению и облегчению физиономия в зеркале очень смахивала на его собственную. Теперь он выглядел почти как обычно, только кусок белого пластыря, который он прилепил, конечно, криво, сделал его, как ему показалось, смешным, а не мужественным, как он втайне надеялся. Критично оглядев себя в зеркале, он решил не отдирать пластырь, опасаясь, что опять пойдет кровь.

Бросив рубашку в стиральную машинку, он долго работал одежной щеткой, пытаясь отскрести пятна на школьном пиджаке и брюках, но довольно быстро прекратил это занятие и отправил одежду вслед за рубашкой.

Вокруг него все опять плыло и короткий промежуток относительной бодрости, пришедший после умывания, миновал. Бок ныл невыносимо, правая бровь пульсировала под пластырем в такт ударам сердца, отдававшимся в голове ударами колокола, и он испугался, что свалится прямо в ванной.

Он с трудом добрался до своей комнаты, отмахнувшись от вопросов бабушки и рухнул на кровать.

Он моментально провалился куда-то. Это был сон — полузабытье, его опять качало на волнах, он подымался и опускался, колокол стучал в его голове и ему вторили колокольчики смеха девушки, лицо которой было размытым и нечетким. «По кому звонит колокол», — всплыла откуда-то мысль. «Не по тебе ли он звонит»? В полузабытьи он даже не вспомнил из какой книги эта фраза.

К вечеру он не проснулся, оставаясь все в той же полудреме, переживая вновь и вновь обрывки видений и нечетких картинок, которые он давно отчаялся связать воедино.

Он не слышал, как с работы пришли родители и что-то тихо обсуждали, как мама вошла в его комнату, потрогала ему лоб и тихо вышла, плотно притворив за собой дверь.

Утром он попытался встать с кровати, но не смог. Бабушка сообщила, что его решили оставить дома и, несмотря на слабые протесты, покормила его завтраком. Все, на что он был способен, это полусидеть, полулежать, саркастично вспоминая эту же позу в школьном дворе, около скамейки.

Случилось это на самом деле или он все это придумал?

Его знобило и трясло, у него был жар и закутавшись в одеяло, он опять провалился куда-то. И в его видениях что-то удивительно ласковое и нежное вновь гладило его по лицу.

Много раз в прошлом к нему приходило ощущение, что он физически не может заставить себя пойти в школу, которую ненавидел. Он имитировал больной вид, выпрашивал градусник и старался нагреть его на батарее до 37.5 градусов, каждую секунду опасаясь, что кто-то войдет в комнату. Когда батареи не топили, ему приходилось пользоваться настольной лампой, но с ней постоянно что-то шло не так, ртуть после некоторой паузы взлетала до самой верхней отметки и он, торопясь и боясь быть застигнутым за этим занятием, стряхивал ее и частенько очередным энергичным движением градусника полностью уничтожал плоды нагревания. И потом виновато стоял, отводя глаза в сторону, когда мама скептически изучала результаты его трудов.

И вот сейчас к нему пришло ощущение, что этого чувства ненависти к школе больше нет. Оно ушло куда-то и несмотря на все, что ему пришлось пережить, он больше не боялся. Призраки контрольных работ по математике перестали мучить его, мысли о том, как его потащат на школьный двор вызвали у него улыбку. Недавние переживания казались ему смешными и детскими, принадлежащими какой-то другой жизни.

Даже мысль об оставленном в классе портфеле абсолютно не волновала его, он и думать уже о нем забыл, ощупывая периодически свой бок, осторожно прислушиваясь к угасающей боли.

Бабушка зашла в комнату и, удивленно подняв брови, сказала:

— А я и не заметила, что ты пришел без портфеля. Вот, посмотри, тебе его принесли, — и она бережно поставила портфель около кровати.

От удивления он привстал, недоверчиво глядя на портфель, будто опасаясь, что он ему мерещится. Он и в мыслях не мог предположить, что кто-то потащится приносить ему портфель после уроков. Да и в каком виде он должен мог быть после двух дней в школе, абсолютно без присмотра?

— А кто принес, бабуль? — спросил он почему — то со страхом и с какой-то неясной надеждой. Мальчик маленький, первоклассник?

— Уж и не знаю. Позвонили в дверь, открываю — и вот он стоит, портфель. И никого не было. Просто принесли и ушли.

Кряхтя, он придвинул к себе портфель и придирчиво изучил его снаружи. Вопреки предположениям, портфель не был испачкан. Он не обнаружил не грязи, ни отпечатков подошв и иных признаков того, что кто-то отыгрался на нем в его отсутствие.

С замиранием в душе он открыл замок и заглянул внутрь.

На первый взгляд все было в порядке, засохших чернил не наблюдалось, обложки учебников и тетрадок выглядели как обычно. Он задумчиво перелистал дневник, пестревший такими неважными сейчас пятерками, и отложил его в сторону.