Владимир Прибытков - Потерянный экипаж

— Нет, ты погоди, — сказал Бунцев и опять сел. — Погоди. Вот я четвертый год думаю, думаю и никак додумать не могу… Что же, наверху у нас так-таки ничего и не знали о готовящейся войне? Разведка ничего не докладывала? Ведь сколько лет подряд во всех газетах писали — фашистская Германия самый страшный враг! Про псов-рыцарей кинокартины крутили. «Если завтра война» пели. Утверждали, что самая могучая техника у нас, что мы по числу танков и самолетов фашистов превосходим. А как началось, оказалось, врасплох нас застали.

— Товарища Сталина обманывали, — сказала Кротова. — Он верил, а его обманывали.

— Погоди, — упрямо сказал Бунцев. — Кто обманывал? Вроде врагов народа не осталось.

— Внезапное нападение, — сказала Кротова. — Тут дело во внезапном нападении. Это ясно.

— Ни хрена не ясно! — с досадой сказал Бунцев. — Выходит, не наказали всех виновных.

— Нет, — сказала Кротова. — Теперь товарищ Сталин все в свои руки взял. От того и побеждаем. А виноватых, я думаю, еще накажут. Еще многое после войны выяснится.

— Это точно, — согласился Бунцев. — Может, после войны и откроется правда. Обнаружатся предатели. Иначе ничего не понять, если не обнаружатся. А по справедливости, за миллионы погибших кто-то ответить должен! Ты согласна?

— Конечно, согласна, товарищ капитан!

— Ух, — сказал Бунцев, — так хочется эту проклятую войну добить! И чтобы всю чистую правду узнать! Обо всем. Чтобы никогда сорок первый не повторился. Чтобы войн больше не было.

— Больше и не будет, наверное, — сказала Кротова. — Все нашу силу увидели. Бояться будут.

— Это так, — сказал Бунцев. — Но я вот что еще думаю: если всю правду не вызнаем, если хоть частица малая правды скрыта останется — плохой мир будет. Опять прежнее повториться может.

— Товарищ Сталин все народу скажет, — возразила радистка. — Товарищ Сталин и народ — одно целое.

Бунцев не ответил, глядя на сосны отсутствующим взглядом человека, занятого своими мыслями. Он подобрал хвоинку, сунул ее в рот и медленно грыз крепкими, крупными, очень белыми зубами. Хвоинка горчила, Бунцев сплюнул, но тут же подобрал другую хвоинку…

— Товарищ капитан, вы, может, поесть хотите? — спросила Кротова.

Бунцев очнулся:

— А? Нет, есть я не хочу… Потом…

— Давайте я нарежу хлеба.

— Нет. Потом… Отвлеклись мы с тобой. Гадаем, как на кофейной гуще.

Усмешка Бунцева была горькой.

— Ты лучше досказывай давай про своего полковника. Как он с пассажирским поездом опростоволосился.

Кротова отложила мешок со скудными запасами продовольствия, запахнула воротник куртки, поежилась.

— Да он не опростоволосился, товарищ капитан.

— Как так?

— Да так. На следующий же день перебежчики с фашистской стороны появились. А среди них — алькальд одной деревушки, что поблизости от места крушения расположена. Вот этот самый алькальд, староста по-нашему, первый и рассказал, что фашисты взбешены, всех направо и налево хватают, потому что в этом пассажирском поезде, под откос пущенном, штаб итальянского воздушного соединения в Кордову перебирался, а при штабе — виднейшие итальянские авиационные специалисты. И все они к праотцам отправились. Все до единого.

— Вот это сила! — пораженный неожиданной развязкой, воскликнул Бунцев. — Ну, как в романе! Так-таки ни один сукин сын не уцелел?

— Ни один, — сказала Кротова. — Фашистские газеты три дня потом с траурной каймой выходили, некрологи погибших печатали. А франкистский генерал Кейпо де Льяно, пьяница известный, по севильской радиостанции слезу пускал и клялся партизан изловить и страшным пыткам подвергнуть… — Она опять улыбнулась. — До сих пор ловит.

— Сила! — повторил Бунцев, искренне восхищенный рассказом. — Одним махом — целый штаб! Это да! Это не хуже авиации!

— А может, даже лучше, а? Товарищ капитан? — невинным голосом спросила радистка. — Я не слышала, чтобы одной бомбой целый штаб уничтожали.

Бунцев тихо засмеялся, потряс головой:

— Подловила! Один — ноль в твою пользу.

Но тут же оборвал смех и сказал со страстной тоской и горечью:

— Эх, Оля, эх, товарищ сержант! Все равно бы я ни на что свой бомбардировщик не променял. Ни на какие мины! Надо же было нам гробануться, да еще когда — перед самым концом! Сиди вот теперь и истории про чужие подвиги слушай, вместо того чтобы воевать!

— А зачем истории слушать? — возразила Кротова. — Мы и воевать можем, товарищ капитан. Просто рано нам было…

— С чем воевать? — спросил Бунцев. — С этой пукалкой? — Он хлопнул ладонью по бедру, на котором висела кобура пистолета. — С ней много не навоюешь! Ты правильно говорила: шести пуль фрицам мало!

Кротова внимательно рассматривала свои унты.

— Товарищ капитан, — сказала она. — У меня план есть… Может, одобрите?

— А ну, — сказал Бунцев, — выкладывай, какая идея тебя осенила.

— Да идея не новая, — сказала Кротова. — И в общем-то выполнимая. Если захотеть.

— Говори!

Кротова оторвалась от унтов.

— Идея, товарищ капитан, такая… Прежде всего оружием разжиться, ну, а потом…

Ветер не стихал. Сосны все раскачивались, и раскидистые ветви их все метались в облачном небе, и только скрип стволов да свист ветра нарушали тишину леса.

…Нина лежала, слушая затихающий шорох кукурузных стеблей за спиной, злобный лай собак, перекличку немцев, тяжелое дыхание оставшейся рядом Шуры, и кровь гулко била в виски, а руки не слушались.

В школе она сдавала зачет на значок «Ворошиловский стрелок», там ее научили целиться, но стрелять приходилось из малокалиберной винтовки, а не из автомата. Тем более немецкого.

Нина видела, как стреляют немцы, понимала, как надо обращаться с оружием, и все-таки ей было страшно, что автомат не заработает…

Все шло так хорошо! Крестьянин, назвавшийся Иоци, привел их на свой двор. Его жена принесла чугунок кукурузной каши и сало. Беглянок устроили в сарае на соломе, принесли им старые половики, а для Шуры — старый тулупчик. Мех был потерт, но грел.

Выпив вина, Шура забылась. Уснула и Нина. И всю ночь они спали спокойно, а утром им опять дали каши и сала.

Хозяева просили об одном: не выходить из сарая до ночи. Нина обещала, что никто не выйдет. Но в полдень уснула, а одной из женщин захотелось пить, она прокралась к колодцу, стала спускать бадью, и с этого началось. Не успела несчастная вытянуть бадью, как на улице затарахтел мотоцикл. Женщина опрометью бросилась в сарай. Но проезжавшие мимо немецкие солдаты заметили торопливо скрывшегося человека, заметили брошенную бадью, остановили мотоцикл, зашли во двор, подозрительно поглядели на сарай, о чем-то посоветовались, развернули свою машину и стремительно укатили…

— Надо скрываться! — сказала Нина, как только ее растолкали и рассказали о беде. — Скрываться! Что вы наделали?! Людей подвели!