Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Тем временем сильнейший северный ветер сделал наше положение крайне тягостным. При малейшем шорохе я кричал: “Кто идёт?” — и грозил стрелять, если бы кому-нибудь вздумалось приблизиться к нам. В сём трагикомическом состоянии прошло два долгих часа, пока не прискакал наконец Дюк, уже издали возвестивший, что к нам движется отряд вооружённых крестьян, каждый из которых несёт фонарь.

Менее чем через час карета, лошади и Альфани были приведены в исправное состояние. Я оставил двоих крестьян в качестве почтальонов, а остальных отпустил вполне вознаграждёнными за то, что был потревожен их сон. Я приехал в Санта-Агату на рассвете и для начала устроил адский шум у дверей начальника почты, требовал нотариуса для составления протокола и угрожал отправить на виселицу почтальонов, намеренно перевернувших меня посреди превосходной дороги.

Был призван каретник и по осмотре экипажа обнаружил сломанную ось, что вынуждало меня задержаться не менее чем на день. Дон Чичио, которому требовался хирург, отправился, не предупредив меня, к маркизу Галиани, и последний незамедлительно явился просить нас остановиться у него, пока я не смогу продолжить свой путь. С величайшим удовольствием я принял его приглашение, и оно немало способствовало тому, чтобы испарилось моё дурное расположение духа, происходившее, в сущности, лишь от потребности произвести шум на манер большого вельможи.

Маркиз сразу же приказал, чтобы испорченный экипаж отвезли в его каретный сарай, взял меня под руку и проводил к своему дому. Сей аристократ отличался в равной степени как учёностью, так и любезным обращением и был истинным неаполитанцем, то есть совершенно не признавал никаких церемоний. Он не обладал таким блестящим умом, как его брат, которого я знавал секретарём посольства в Париже, но имел здравые рассуждения, образованные благодаря изучению классических авторов древности и нашего времени. Но прежде всего он был завзятым математиком и комментировал Витрувия, впоследствии им изданного. Маркиз представил меня своей супруге, которая была близкой приятельницей моей любезной Лукреции. Окружённая тремя или четырьмя детьми самого нежного возраста, она являла собой воплощение матери святого семейства.

Прежде всего дон Чичио был уложен в постель, и послали за хирургом, который, осмотрев пострадавшего, утешил его заверениями, что это лишь простой вывих, и для излечения потребуется всего несколько дней. В полдень к воротам подъехала карета, и из неё вышла Лукреция. Расцеловавшись с маркизой, она самым непринуждённым образом повернулась ко мне и, протянув руку, произнесла: “Какой счастливый случай привёл вас сюда, любезный мой Джиакомо?” — и тут же объяснила своей приятельнице, что я был другом её покойного мужа. После обеда, оставшись наедине с этой очаровательной женщиной, созданной для любви, я стал просить её о ночи счастья, но она убедила меня в полнейшей к тому невозможности. Я снова предложил ей свою руку. “Приобрети, — отвечала она, — землю в пределах королевства, и я соглашусь провести с тобой всю жизнь, не заботясь об услугах священника”. Я не мог не согласиться, что рассуждение Лукреции было совершенно справедливо. Состояние моих дел вполне позволяло мне купить имение в Неаполе и жить там богато и счастливо. Но сама мысль бесповоротно обосноваться в каком-то месте была мне настолько не по душе, а необходимость следовать правилам добродетели в такой степени противна моей натуре, что у меня достало здравого смысла предпочесть свои сумасбродные скитания всем выгодам, представлявшимся от нашего союза.

После ужина я распрощался с обществом и выехал на рассвете, предполагая к следующему дню быть уже в Риме. Оставалось проехать лишь пятнадцать почтовых станций по превосходной дороге.

При въезде в Карильяно я увидел экипаж, который запрягали парой лошадей. Я вышел из кареты и услыхал, как меня окликнули. К моему великому удивлению, в экипаже оказались красивая молодая особа и синьора Диана, примадонна герцога Кассаро, задолжавшая мне триста унций. Она сказала, что направляется в Рим и была бы рада ехать вместе.

— Мы проведём ночь в Пиперно, не правда ли, сударь?

— Нет, сударыня, я не собираюсь делать до самого Рима ни одной остановки.

— Но ведь мы всё равно приедем туда завтра.

— Совершенно верно. Дело в том, что я намного лучше сплю в своём экипаже, чем в ужасных постелях на постоялых дворах.

— Зато я боюсь путешествовать ночью.

— Что ж, сударыня, встретимся тогда в Риме.

— Это просто жестоко. Вы же видите, со мной только дурак-лакей и камеристка, которая нисколько не храбрее меня. Кроме того, сейчас так холодно, а у меня совершенно открытая карета. Лучше я поеду в вашей.

— Но, к сожалению, я не могу пригласить вас. Место занято моим старым секретарём, который позавчера сломал себе руку.

— Ну, тогда, может быть, вы согласитесь отобедать со мной Террачине. Мы поболтаем.

— Охотно, сударыня.

Нас превосходно накормили в этом крошечном городке, расположенном на самой границе папского государства. До Пиперно мы добрались только поздно ночью, и примадонна возобновила свои просьбы не выезжать до утра. Однако, несмотря на молодость и красоту, слишком светлая и чрезмерно полная, она не соблазняла меня. Зато камеристка — очаровательная брюнетка, стройная, с округлыми формами и живым взглядом, в сильнейшей степени возбуждала мои желания. Неясная надежда овладеть ею сделала меня более сговорчивым, и я обещал синьоре разделить с ней ужин.

По приезде в Пиперно я улучил минуту и шепнул юной брюнетке, что, если она позволит побыть с нею, я останусь. Камеристка согласилась, и в доказательство мне было позволено насладиться таким залогом, который обычно означает полную капитуляцию. После ужина я проводил дам в отведённую дли них комнату и пожелал им доброй ночи, запомнив при этом, какая постель досталась моей красавице. Через четверть часа я вернулся и, найдя дверь незапертой, полагал дело уже сделанным. Однако же, приблизившись, я почувствовал вместо аппетитной субретки саму синьору. Вероятно, юная мошенница рассказала обо всём хозяйке, и та решила занять её место. Ошибиться было невозможно — хотя глаза и не могли мне помочь, но зато руки давали неопровержимое свидетельство, в минуту у меня возникли две противоположные мысли: лечь в постель и воспользоваться той и другой, или незамедлительно уехать. Я избрал последнее. Разбудив Дюка и сделав ему нужные распоряжения, я оделся и в скором времени уже катил в карете, посмеиваясь над недоумением моих обманщиц. В Риме я три или четыре раза издали видел синьору Диану. Мы раскланивались, но молча. Если бы можно было надеяться получить от неё обратно четыреста луидоров, я взял бы на себя труд сделать ей визит. Но я хорошо понимал, что королевы кулис самые безнадёжные должницы на всём свете.