Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Я чувствовал себя на верной дороге, и даже с большей лёгкостью, чем можно было предположить. Отец её, звавшийся Моизом, нашёл таковую сделку вполне выгодной, похвалил дочь и, получив сорок пистолей, написал мне квитанцию, после чего просил сделать им честь приехать на следующий день завтракать. Именно это мне и было нужно. Утром Моиз принял меня с величайшей обходительностью, а Лия сама сказала, что если я хочу прокатиться, то она переоденется в одно мгновение.

— Мы выедем в другой раз, милая Лия. Сегодня же я хочу иметь удовольствие наслаждаться вашим обществом в этом доме.

Но отец, жадный, как все его соплеменники, предложил мне купить очень красивый фаэтон с двумя превосходными лошадьми.

— Вы можете сегодня показать их господину, — предложила Лия, которая, возможно, заранее сговорилась с отцом. Моиз сразу вышел, чтобы распорядиться заложить экипаж.

— Я согласен посмотреть, но не собираюсь покупать его за отсутствием надобности.

— В нём вы сможете ездить на прогулки с дамой вашего сердца.

— То есть с вами. Но, может быть, вы не согласитесь?

— Почему же нет? Можно поехать за город, в окрестности Турина.

— Хорошо, я посмотрю. Явился отец, и мы спустились вниз. Экипаж и лошади

понравились мне, о чём я и сказал Лии.

— Прекрасно! — воскликнул Моиз, — всё это стоит лишь четыреста цехинов, но после Пасхи я отдам не меньше чем за пятьсот.

Затем Лия садится в седло, и мы целый час скачем по полям. Возвратившись, я сказал Моизу, что дам ответ завтра.

Он исчез, а мы с Лией поднялись наверх. Когда мы вошли в комнату, я сказал ей:

— Всё это, моя дорогая, несомненно стоит четырёхсот цехинов, и завтра я с превеликим удовольствием отсчитаю их, но при тех же условиях, что и вчера. И кроме того, ещё одно — я получу от вас всё, на что может рассчитывать нежная и неразделённая любовь.

— Вы говорите прямо, и надобно отвечать вам точно так же. Я честная девица и не продаю себя.

— Ошибаетесь, прекрасная Лия. Все женщины, честные они или нет, продаются. Когда у мужчины есть время, он расплачивается ежеминутным вниманием. Если он торопится, как, например, я, приходится обращаться к подаркам и даже к деньгам.

— Такой мужчина очень неловок, для него будет лучше, если он выждет, пока чувство докажет свою глубину непрестанным вниманием.

— Это было бы для меня верхом наслаждения, но, к несчастью, я очень спешу.

При этих словах вошёл отец, и я сказал ему, что если не смогу быть на следующий день, то приеду послезавтра, тогда и поговорим о фаэтоне. По всей видимости, Лия сочла меня за мота, достойного дурацкого колпака, и пожелала получить кроме лошади ещё и фаэтон.

Я же легко согласился рискнуть ста цехинами, но дальше сего моя бескорыстная щедрость не распространялась.

Я решил приостановить свои визиты и посмотреть, как она договорится с отцом. Особенно рассчитывал я на алчность еврея, который должен был рассердиться, что дочь не смогла уговорить меня. Пришлось бы ей отдаться мне ради этого или нет, было для него, по всей видимости, совершенно безразлично. Я не сомневался, что они явятся ко мне первыми.

В следующую субботу я встретил прекрасную еврейку на променаде. Мы оказались достаточно близко друг от друга, и я смог подойти к ней как бы ненароком, тем более что она выжидательно смотрела на меня.

— Что-то господина больше не видно? Приезжайте ко мне завтракать, иначе я верну вам лошадь, — сказала она. Я обещал утром быть у неё.

Естественно, я сдержал слово. Завтрак прошёл почти наедине, поскольку сидевшая с нами её тётка оставалась только ради приличия. Встав от стола, мы решили прогуляться верхом, и она переоделась при мне, хотя тётка не выходила из комнаты. Поскольку кожаные панталоны были надеты заранее, она лишь сбросила юбки, сняла корсет и надела куртку. При этом я смог увидеть чудную грудь, но сохранял, впрочем, безразличный вид.

Однако плутовка хорошо знала цену моего равнодушия и попросила поправить ей жабо, так что рука моя, словно на раскалённых угольях, не смогла удержаться в границах скромности. Когда мы садились на лошадей, явился отец.

— Если желаете купить фаэтон с лошадьми, — сказал он, — я могу сбавить двадцать цехинов.

— После прогулки ваша дочь сможет приказать мне всё, что пожелает.

Мы выехали шагам, и Лия рассказала, будто имела неосторожность похвастаться отцу, что может заставить меня купить фаэтон, и если я не хочу поссорить их, должен согласиться.

— Вы можете подарить его мне только после того, как убедитесь в моей любви, — добавила она.

— Любезная Лия, от вас одной зависит моё повиновение. И вы знаете, на каком условии.

— Обещаю ездить с вами на прогулки, куда вы пожелаете, никуда, впрочем, не заходя. Но мне кажется, для вас это совсем неинтересно. Ваше желание недолговечно, это просто каприз.

— Чтобы убедить вас в обратном, я куплю фаэтон и поставлю его в каретное заведение. Но если в течение восьми дней вы не осчастливите меня, я всё продам.

— Приезжайте завтра.

— Непременно буду. Но я хочу ещё сегодня получить залог вашей благосклонности.

— Сегодня это совершенно невозможно.

— Я поднимусь вместе с вами и, раздеваясь, вы сможете многим осчастливить меня.

Мы вернулись, и к своему изумлению я услышал, как она сразу же объявила отцу, что фаэтон теперь принадлежит мне, и осталось только запрячь лошадей. Наверх мы поднялись втроём, и Лия уверенным голосом сказала мне:

— Давайте деньги.

— У меня нет при себе, но я напишу расписку.

— Вот бумага.

Не колеблясь, я написал банкиру Запатте, чтобы он выплатил предъявителю триста восемьдесят цехинов. Еврей сразу же отправился за ними, и мы остались наедине.

— Друг мой, доверившись мне, вы заслужили моё сердце.

— Раздевайтесь же скорее.

— Нет, моя тётка дома, дверь не запирается, и она может войти, но я обещаю, что завтра вы будете довольны мною. Всё-таки я должна переодеться. Идите в другую комнату.

Я быстро нашёл в двери небольшую щель между створками и, забравшись на табурет, прильнул к ней. Прямо перед собой я увидел, как Лия раздевается, сидя на канапе. Она сняла рубашку и полотенцем обтёрла сначала груди, а потом ноги, настала очередь панталон, и она осталась голой, как ладонь. В эту минуту одно из её колец вроде бы случайно упало и закатилось под канапе. Чтобы дотянуться, она вынуждена была стать на колени и наклониться. Потом продолжила обтирание, так что ни одна даже самая малая часть её прелестного тела не осталась тайной для моего алчного взора. Она, конечно, прекрасно знала, что я оказался свидетелем всего ритуала и какую бурю возбудило это в моём столь легко воспламеняющемся организме. Наконец, когда туалет был окончен, и она впустила меня, я обнял её и сказал: