Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Сантис же последовал за мной и, взяв развязный тон, сказал, что хотел подшутить и положил перстень в карман своего приятеля, но в Париже непременно возвратит его. “Это всё сказки. Ваш друг утверждал, что видел, как вы отдавали перстень. К тому же вы позволили ему уехать. По-вашему, я разиня, которого можно поймать на такую приманку? Вы оба просто воры”. С этими словами я протянул руку, чтобы схватить его за цепочку часов, но он отступил и обнажил шпагу.

Едва я успел выхватить свою, как он сделал выпад, который я парировал и, бросившись на него, пронзил насквозь. Он упал с криком о помощи. Я вложил шпагу в ножны и, не заботясь о нём, направился к своему фиакру и уехал в Париж. Сошёл я на площади Мобер и добрался пешком через дальнюю улицу к себе в гостиницу. Я был уверен, что меня не будут искать там, потому как даже хозяин не знал моего имени.

Остаток дня заняло укладывание чемоданов, и Коста перенёс их в мой экипаж. Затем я отправился к мадам д'Юрфэ и, рассказав о случившемся со мной приключении, просил всё, предназначавшееся мне, отправить с Костой, который должен был догнать меня в Аугсбурге. В этот день мой добрый ангел отвернулся от меня. Но кто же знал, что Коста окажется вором!

Возвратившись в гостиницу “Святого Духа”, я дал мошеннику необходимые распоряжения, а особливо рекомендовал ему поторопиться и держать язык за зубами, Экипаж мой был запряжён четвёркой лошадей, и, отправившись из Парижа, я остановился только в Страсбурге, где меня встретил Дезармуаз и мой испанец.

Не имея никаких дел в сём городе, я предполагал незамедлительно переправиться через Рейн, но Дезармуаз уговорил меня сходить с ним к некоей красавице, намеренно отсрочившей свой отъезд в Аугсбург единственно в надежде ехать вместе со мной, “Эта молодая особа вам известна, — сказал самозванный маркиз, — но я дал слово не говорить, кто она. С нею едет только камеристка, и я уверен, вам будет приятно повидать её”.

Любопытство заставило меня уступить. Я последовал за Дезармуазом и, войдя в комнату, увидел красивую женщину, которую в первую минуту не мог узнать, но потом вспомнил, что это та самая танцовщица, к коей я был весьма неравнодушен восемь лет назад в Дрездене. В то время она принадлежала графу Брюлю, обер-шталмейстеру короля польского, и я даже не пытался волочиться за нею. Теперь же, видя её богато экипированной и готовой ехать в Аугсбург, я сразу вообразил все приятности, которые мне могла доставить сия встреча.

После обычных в подобном случае восклицаний мы назначили ехать вместе утром следующего дня. Красавица направлялась в Мюнхен, но поскольку в этой второстепенной столице у меня не было никаких дел, мы условились, что она поедет туда одна. На следующее утро мы выехали — она в собственном экипаже со своей камеристкой, а я вместе с Дезармуазом, предшествуемый Дюком в качестве курьера. Однако в Раштадте мы изменили сей порядок, поскольку Рено сочла, что даст меньше поводов праздным домыслам, если пересядет ко мне в карету. А Дезармуаз охотно занял освободившееся место. Мы сразу же взяли откровенный тон, и она посвятила меня в свои дела, а я доверил ей всё, что не имело смысла скрывать, в том числе и о моей комиссии от лиссабонского двора. Она также рассказала, что едет в Мюнхен и Аугсбург только для того, чтобы продать свои бриллианты.

Моя очаровательная Рено не находила удовольствия путешествовать ночью, так как любила обильные ужины и ложилась, лишь когда у неё начинала кружиться голова. Винные пары превращали её в истую вакханку, которую трудно было удовлетворить, и когда силы мои иссякали, я просил оставить меня в покое, и ей приходилось покоряться.

По прибытии в Аугсбург мы предполагали остановиться у “Трёх Мавров”, но хозяин объявил, что никак не может принять нас, поскольку всю гостиницу занял французский посол. Тогда я решил отправиться к г-ну Карли, банкиру, у которого имел собственный счёт, и он незамедлительно предоставил мне отменнейший дом с обстановкой и садом, который я снял на полгода и который пришёлся Рено весьма по вкусу. В Аугсбурге ещё никого не было, и Рено, собиравшаяся в Мюнхен, убедила меня, что мне будет скучно одному, и я решил сопровождать её.

В течение четырёх роковых недель, проведённых мною в Мюнхене, я проиграл все свои деньги, заложил драгоценностей больше чем на сорок тысяч франков и, самое худшее, потерял своё здоровье. Моими убийцами явились те самые Рено и Дезармуаз, которые стольким были обязаны мне и отплатили за то самой чёрной неблагодарностью.

На третий день после приезда в Мюнхен я по необходимости сделал частный визит вдовствующей супруге электора саксонского. К сему вынудил меня состоявший в свите этой принцессы мой шурин, который заявил, что я не смогу манкировать подобным знаком учтивости, так как принцесса знает меня и уже извещена о моём прибытии. Мне не пришлось раскаиваться в своём согласии, я был прекрасно принят, и она слушала меня с отменной внимательностью, поскольку отличалась любопытством, как и все праздные люди, не умеющие обходиться собственным своим обществом, не обладая для сего в достаточной степени ни умом, ни образованием.

Я совершил немало глупостей за свою жизнь, признаюсь в том с не меньшей откровенностью, чем Руссо, этот великий, но несчастный человек. Однако лишь немногие из них были столь бессмысленны, как эта поездка в Мюнхен. С тех пор как я уехал из Турина, у меня началось переломное время. Мой злой гений заставлял меня делать одну глупость за другой. Моё ночное падение, вечер у Лимора, сообщество с Дезармуазом, уверенность, что Коста не обманет меня, связь с Рено, и превыше всего то непостижимое легкомыслие, с которым я позволил одурачить себя игрокам в фараон, славившимся на всю Европу своим умением подправлять фортуну!

Каждый день садился я за карты и часто проигрывал на слово. Необходимость платить следующим утром причиняла мне крайние неприятности. Когда истощился мой кредит у банкиров, пришлось обратиться к евреям, которые, как известно, дают деньги только под заклад. Посредниками в этом были Дезармуаз и Рено. Она вскоре завладела всем, что только проходило через её руки. Впрочем, это было ещё не самым ужасным злом, которое она причинила мне.

Я воспринял снедавший её недуг, каковой, подтачивая всё изнутри, оставлял внешность нетронутой, и самая жестокая опасность заключалась в том, что свежесть этой женщины казалась свидетельством совершеннейшего здоровья. Наконец, сия змея, явившаяся для моей погибели из самого ада, настолько покорила меня своими чарами, что я целый месяц совершенно не противодействовал болезни, так как она сумела внушить мне, что будет опозорена, если во время нашего пребывания в Мюнхене я обращусь к хирургу, поскольку при дворе всем известно о нашей совместной жизни.