Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

“Обещаю вам устроить всё к общему удовольствию”, — отвечал я, и четыре цехина, вложенные в её руку, сразу же восстановили безоблачное веселье. Она даже хотела убедить меня, что совсем не бесчувственна, а будет и того благосклоннее, если я сумею умерить ревность её любовника. Я обещал всё исполнить, и она старалась доказать, что при первой же оказии мне не встретится никаких препятствий.

Я велел Басси на следующий день объявить афишей, что билеты в партер будут по два флорина, а в ложи — по дукату, но зато парадиз отдаётся бесплатно первым, занявшим места.

— Но тогда никто не придёт, — отвечал он с ужасом.

— Может быть. Посмотрим. Испросите у полиции дюжину солдат для поддержания порядка, я заплачу им.

— Это для черни, которая придёт осаждать даровые места, а остальные...

На следующий день я пошёл к арлекину в его лачугу и, затратив два луидора, подкреплённые торжественным обещанием не обижать страсбуржанку, сделал его податливым, как перчатка.

Над афишей Басси потешался весь город. Его называли сумасбродом, но когда узнали, что всё исходит от владельца, помешанным сочли уже меня. Впрочем, я ничуть этим не беспокоился. К вечеру парадиз был полон за час до спектакля, но в партере, равно как и в ложах, никого не было, за исключением графа Ламберга, генуэзца аббата Боло и одного молодого человека, который показался мне переодетой женщиной. Актёры превзошли самих себя, и рукоплескания парадиза сделали представление отменно весёлым.

Когда мы были уже в трактире, Басси подал мне весь сбор — три дуката, но я, конечно, возвратил их ему, что положило начало общей непринуждённости. Я сел за стол между маленькой Басси и её матерью, оставив прекрасную страсбуржанку рядом с любовником. Директору я велел впредь играть самые лучшие пьесы, предоставив смеяться тем, у кого будет к тому охота.

Ужин и вино развеселили меня, но поскольку я ничего не мог сделать со страсбуржанкой из-за её любовника, то вознаградил себя младшей Басси, которая с готовностью предугадывала все мои желания, мать её только смеялась, а глупый арлекин выходил из себя, что не может проделать то же самое над своей Дульцинеей. К концу ужина я представил его взору мою малютку в природном её виде, а себя подобно Адаму, перед тем как он сорвал роковое яблоко. Глупец сделал движение, намереваясь выйти, и уже взял страсбуржанку за руку. Но я повелительным тоном велел ему оставаться на месте, и он не нашёл ничего лучшего, как повернуться спиной. Зато красавица его, желая как бы защитить девчонку, которая уже совершенно уступила мне, встала столь удобно, что ещё более увеличила моё блаженство и сама старалась получить удовольствие, насколько это было возможно для моей блуждающей руки.

Сия вакханалия воспламенила старушку Басси, и она стала побуждать своего мужа оказать ей знаки супружеского расположения, чему тот и уступил. Скромный же арлекин, подойдя к камину, охватил голову руками и оставался недвижим. Довольная сим счастливым положением, уже загоревшаяся страсбуржанка уступила природе и позволила мне делать с собой всё что угодно. Она заменила на краю стола младшую Басси, и я произвёл великое приношение во всём его совершенстве. Страстные её движения показывали, что испытываемое ею наслаждение никак не менее сильно, нежели моё.

В заключение сей оргии я вывернул на стол содержимое своего кошелька и получил удовольствие от того, с какой жадностью набросились они на две дюжины цехинов.

Через неделю я предоставил Басси самому вести свои дела, снабдив его кое-какими деньгами. Он продолжат представления, хотя и уменьшил цены до прежних и не стал пускать в парадиз без билетов. Положение его существенно поправилось.

В середине декабря я покинул Аугсбург. У меня было очень тяжело на сердце из-за моей милой Гертруды, которая полагала себя беременной, но не могла решиться уехать со мной во Францию. Я охотно взял бы её, тем более что отец совсем не собирался искать ей мужа и согласился бы отдать мне дочь как любовницу.

Я уехал, имея Дюка на месте кучера, но так и не смог простить его. Когда мы прибыли в Париж, я высадил беднягу вместе с его пожитками посреди улицы Сент-Антуан и там оставил, не дав ему, несмотря на слёзные мольбы, никакой рекомендации.

С тех пор я совершенно потерял его из виду и до сих пор жалею о нем, потому что это был превосходный слуга, хотя и наделённый весьма существенными пороками. Мне можно было бы вспомнить о том, что он сделал для меня в Штутгарте, Золотурне, Неаполе, Флоренции и Турине, однако взяло верх возмущение перед его наглостью, которая скомпрометировала бы меня в глазах аугсбургских властей, если бы моя сообразительность не подсказала мне способ уличить его в краже, ибо иначе последняя непременно была бы отнесена на мой счёт. Я и так слишком часто спасал его от рук правосудия и отнюдь не скупился на вознаграждение услуг.

Из Аугсбурга я направился в Базель через Констанц, где остановился в самой дорогой швейцарской гостинице.

Хозяин, по имени Имхоф, был первейшим мошенником, однако я нашёл его дочерей привлекательными и, посвятив развлечениям три дня, продолжал свой путь. В Париж я приехал в последний день 1761 года и поселился на улице Бак, где мадам д'Юрфэ приготовила мне элегантную и богато обставленную квартиру.

Я провёл в сих прелестных апартаментах целых три недели, никуда не выходя, дабы убедить эту добрую даму, что возвратился в Париж, единственно намереваясь сдержать своё слово и устроить её перерождение в мужчину.

Всё это время мы проводили за приготовлениями, необходимыми для сего таинственного обряда и состоявшими в особом культе гениев всех семи планет, когда каждому из них посвящался свой день. Завершив эти приготовления, а должен был отправиться в некое место, указанное мне самими гениями, привезти оттуда девственницу и способом, известным лишь братьям Креста и Розы, оплодотворить её для рождения сына. Мадам д'Юрфэ предстояло принять этого ребенка при его рождении и держать безотлучно у себя на постели семь дней. По истечении сего срока она 23 была умереть, вдохнув свою душу в уста моего сына. После такого превращения мне надлежало воспитывать дитя до трёхлетнего возраста, когда мадам д'Юрфэ возродится в нём, после чего я должен был начать посвящение её в тайны великой науки.

Сие действо было назначено на апрельское, майское или июньское полнолуние. Мадам д'Юрфэ составила завещание по всей форме в пользу ребенка, а меня определила его опекуном до тринадцати лет. Эта сумасшедшая твёрдо верила в истинность моих обещаний и сгорала от нетерпения увидеть девственницу, предназначавшуюся в качестве сосуда божественного превращения, а посему всё время торопила меня с отъездом.