Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

— Я далёк от того, чтобы оставаться бесчувственным к вашей судьбе, мадам, но не могу не заметить, что именно вы не выказали никаких понятий о чести, когда побуждали де Пиэна убить меня. Богат я или нет, вам я ничего не должен. Возможно, мне захочется оплатить ваш переезд или даже самому сопровождать вас в Кольмар, но для этого необходимо, чтобы ещё здесь я получил согласие открыть вашей очаровательной дочери мои чувства.

— И вы осмеливаетесь делать мне столь позорное предложение?

— Позорное или нет, но оно сделано.

— Никогда.

— Прощайте, мадам.

Я позвал хозяина, желая расплатиться за прохладительные напитки, и одновременно вложил в руку юной девицы шесть двойных луидоров. Однако спесивая мать заметила это и не велела ей брать деньги. Несмотря на их бедствия, это не удивило меня, поскольку сама она была очаровательна и намного лучше своей дочери. Мне следовало бы предпочесть её и разрешить этим все разногласия. Но что поделаешь с прихотью! Ведь в любви не рассуждают. Я чувствовал, что она должна ненавидеть меня за унижение оказаться отвергнутой соперницей собственной дочери.

Расставшись с ними и всё ещё держа в руке шесть двойных луидоров, я решил принести их в жертву фортуне за столом фараона, но сия капризная богиня, так же, как и надменная вдова, не приняла моего подношения. Я пять раз ставил на одну и ту же карту и наконец сорвал банк. Один англичанин по имени Мартин предложил войти в половину со мной, и я согласился, зная его как хорошего игрока. За восемь-девять дней мы настолько поправили свои дела, что я выкупил шкатулку и покрыл все другие убытки, к тому же ещё обеспечил себя немалыми деньгами.

Тем временем разъярённая Кортичелли рассказала обо всём мадам д'Юрфэ: историю своей жизни, нашего знакомства и своей беременности. Но чем правдоподобнее казалось её повествование, тем более добрая дама укреплялась в уверенности, что девица повредилась рассудком. Я же, со своей стороны, не мог быть безразличен к поведению сей особы и решил посылать для неё кушанья в комнату матери и обедать с мадам д'Юрфэ вдвоём. Я уверил сию последнюю, что безумие Ласкарис делает невозможным её участие в наших таинствах, но что мы без труда отыщем для сего новую избранницу.

В скором времени вдова д'Аше под тягостью бедственного положения была принуждена уступить мне свою Мими, однако первоначально я соблюдал приличия настолько, что мать могла при желании ничего не замечать. Я выкупил всё, заложенное ею, и, удовлетворённый переменой в её поведении, хотя Мими и не отдалась ещё полностью моим чувствам, уже подумывал, чтобы отвезти их в Кольмар в свите мадам д'Юрфэ. Дабы побудить сию даму на это доброе дело и в то же время оставить её в неведении истинных обстоятельств, я подумал, что лучше всего использовать для этого письмо, ожидавшееся ею от Луны.

И вот как я устроил корреспонденцию между Селенисом и мадам д'Юрфэ. В назначенный день мы вместе ужинали в одном из загородных садов, и там в особой комнате я приготовил все необходимое для таинства и держал уже в кармане написанное письмо, кое должно было снизойти с Луны в ответ на послание маркизы. В нескольких шагах от комнаты приготовлена была большая ванна с тёплой водой и благовониями, в которую нам предстояло вместе погрузиться в час Луны, наступавший тогда после полуночи.

Произведя воскурение и разбрызгивание благовоний и прочитав мистические гимны, мы совершенно обнажились, и я, спрятав письмо в левой руке, правой торжественно пригласил мадам д'Юрфэ к ванне, рядом с коей стоял кубок, наполненный можжевеловым спиртом. Я зажёг его., произнеся кабалистические заклинания, непонятные мне самому, она же повторяла их и подала письмо, адресованное Селенису. Я сжёг письмо в кубке, который был как раз освещен полной луной. Легковерная маркиза уверяла, что сама видела поднимающиеся по лучам буквы.

За сим мы погрузились в ванну, и через десять минут на поверхность воды выплыло спрятанное мною письмо. Оно было написано по кругу серебряными буквами на зелёной бумаге. Мадам д'Юрфэ взяла его, и мы вышли из воды. Когда мы снова приняли благопристойный вид, я сказал, что теперь можно прочесть письмо, уже лежавшее на особой подушечке. Она повиновалась, но лицо её омрачилось печалью, когда она прочла об отсрочивании предполагавшегося перерождения до приезда весной следующего года в Марсель Кверилинты. Кроме того, гений сообщал, что Ласкарис будет лишь помехой и маркиза должна распорядиться в отношении неё согласно моему совету. Письмо заканчивалось повелением не оставлять в Эксе женщину, потерявшую мужа, дочери которой предопределено оказать большие услуги нашему Ордену. Обеих долженствовало препроводить в Эльзас, дабы оградить от всех возможных напастей.

Мадам д'Юрфэ, которая, помимо своего безумия, отличалась ещё и великой благотворительностью, с фантастической горячностью рекомендовала мне сию вдову и выказывала сильнейшее нетерпение узнать всю её историю. Я обещал представить ей обеих женщин в ближайшее время. Мы возвратились в Экс и провели остаток ночи за беседой, обсудив всё, что занимало её воображение. После того, как дела устроились наилучшим образом, согласно моим видам, я уже не занимался ничем, кроме приготовлений к путешествию в Эльзас и стараний добиться полного обладания Мими, теперь уже окончательно мною заслуженного.

На другой день я удачливо провёл время за картами, а к вечеру имел удовольствие видеть радость мадам д'Аше, когда объявил, что решил сам отвезти её вместе с Мими в Кольмар. Я сказал о необходимости прежде всего представить их той даме, которую имею честь сопровождать и которая желает познакомиться с ними. Мои слова были приняты с недоверием, ибо мать и дочь полагали маркизу влюблённой в меня, что, конечно, не совмещалось со стремлением видеть рядом двух опасных соперниц.

Утром я заехал за ними в условленный час, и мадам д'Юрфэ приняла их с обходительностью, коей они были немало удивлены, не подозревая о той роли, которую сыграла в этом деле Луна. Мы обедали вчетвером, и обе дамы вели беседу по всем правилам светского обхождения. Мими была очаровательна. Я отнёсся к ней с особым вниманием, что маркиза приписала влиянию Креста и Розы, а её мать — хорошо известному ей обстоятельству.

Потом мы все поехали на бал, где Кортичелли, старавшаяся теперь по любому поводу доставлять мне неприятности, танцевала, как не принято у благородных особ. Она выделывала всяческие пируэты, антраша и прыжки, приправленные гримасами балетной акробатки. Я чувствовал себя висящим на дыбе. Один офицер, который, может быть, и не знал, что я считаюсь её дядей, а возможно, лишь делал вид, спросил, уж не оперная ли это танцовщица. Другой громко сказал, позади меня, что, кажется, видел её в Праге на подмостках во время прошлогоднего карнавала. Надобно было торопиться с отъездом, иначе сия несчастная могла привести меня на виселицу.