Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

После обеда я обычно составлял ему партию, и так продолжалось в течение пяти или шести дней, пока, наконец, у меня окончательно не исчезло желание играть, поскольку каждый раз повторялось одно и то же — выиграв дюжину луидоров, он поднимался и оставлял меня с носом. Звали этого офицера д'Энтраг. Несмотря на некоторую худобу, он отличался красотой и не был лишён ума и обходительности.

Мы не играли уже два дня, когда однажды он подошёл ко мне и спросил, не желаю ли я получить реванш.

— Меня это нисколько не заботит, тем более что у нас совершенно разные взгляды на игру. Я играю ради собственного удовольствия, поскольку карты забавляют меня сами по себе, вы же стремитесь только к выигрышу.

— То есть как? Вы оскорбляете меня.

— Я не хотел вас обидеть, но всякий раз, когда мы составляем партию, вы покидаете меня по прошествии часа.

— Это должно радовать вас. Иначе при ваших способностях вы проигрались бы куда больше.

— Вполне возможно, но у меня на этот счёт другое мнение.

— Я могу доказать, что вы ошибаетесь.

— Согласен. Но первый, кто прекратит игру, платит пятьдесят луидоров.

— Принимаю с одним условием: деньги на стол.

— Иначе я не играю.

Я велел подать карты и принёс четыре или пять свёртков по сто луидоров. Мы сели в три часа и начали, ставя пять луидоров за сотню. В девять часов д'Энтраг заметил, что можно было бы поужинать. “Я не голоден, но вы можете встать из-за стола, если хотите, чтобы выигрыш достался мне”. Он рассмеялся, и игра продолжалась. Его красавица решила обидеться на меня, но я не обратил на это внимания. Зрители пошли ужинать и, возвратившись, составили нам компанию до полуночи, когда мы остались наедине. Д'Энтраг, почувствовавший, в какое дело он ввязался, не произносил ни слова. Игра шла молча. В шесть часов начали появляться лечащиеся водой, и все восхищались нашею настойчивостью. На столе кучей были навалены луидоры: я проиграл сотню, тем не менее игра шла в мою пользу. В девять пришла прекрасная Сакс и почти сразу же после неё — мадам д'Юрфэ с г-ном Шаумбургом. Дамы в один голос советовали нам выпить по чашке шоколада. Д'Энтраг согласился первым и, думая, что я уже при последнем издыхании, сказал:

— Договоримся, первый, кто попросит еду, заснёт или будет отсутствовать больше четверти часа, считается проигравшим.

— Ловлю вас на слове и согласен с любым другим утяжелением условий.

Подали шоколад, и после него игра продолжалась. В полдень нас позвали к обеду, но мы в один голос отвечали, что не чувствуем аппетита. Ещё через четыре часа мы дали уговорить себя съесть по чашке бульона. Когда наступило время ужина, все начали склоняться к мнению, что дело принимает серьёзный оборот, и мадам Сакс предложила нам поделить пари. Д'Энтраг, выигравший сто луидоров, не возражал, однако я воспротивился такому решению, и барон Шаумбург поддержал меня. Мой противник мог уступить пари и всё равно остался бы в выигрыше, однако жадность удерживала его более, чем самолюбие. Я же, напротив, не был безразличен к потере, но сравнительно мало заботился о пари. У меня сохранился свежий вид, в то время как он был похож, из-за усилившейся худобы, на выкопанный труп. Так как мадам Сакс настаивала, я ответил, что сам в полном отчаянии от невозможности удовлетворить просьбу очаровательной женщины, которая во всех отношениях заслуживает намного больших жертв. Однако я решился победить и уступлю только в том случае, если свалюсь замертво.

Говоря так, я имел две цели: напугать и рассердить д'Энтрага своей решительностью, возбудив ревность. Это давало мне надежду на ухудшение его игры. Мне хотелось не только выиграть пари, но и доказать, что в игре я сильнее. Прекрасная мадам Сакс посмотрела на меня с презрением и ушла. Однако мадам д'Юрфэ, не сомневавшаяся во мне, отомстила ей, сказав д'Энтрагу: “Боже мой, сударь, как мне вас жаль!”

После ужина общество уже не возвратилось, и нас оставили разрешать спор наедине. Мы играли всю ночь, и я следил за лицом своего противника с не меньшим вниманием, чем за его картами. Он уже не мог сопротивляться усталости и делал одну ошибку за другой, путал карты и сбивался в счёте. Я утомился не меньше и, несмотря на свой здоровый организм, чувствовал, как слабею, но тем не менее надеялся, что он с минуты на минуту упадёт. К рассвету я вернул свои деньги, и когда д'Энтраг вышел, счёл выгодным для себя придраться к тому, будто он отсутствовал более четверти часа. Этот пустой спор имел последствием то, что я очнулся от полусна. В девять часов явилась мадам Сакс. Её любовник проигрывал, и она обратилась ко мне:

— Теперь, сударь, вы должны уступить.

— Мадам, если бы я мог надеяться доставить вам удовольствие, то сразу же взял бы назад пари и отказался от всего остального.

Эти слова, произнесённые с претензией на галантность, вывели д'Энтрага из себя, и он с сердцем сказал, что он не встанет с места, пока один из нас не лишится жизни.

— Вот видите, милая дама, — продолжал я, нежно посмотрев на неё, что в моём состоянии было, вероятно, не очень выразительно, — здесь самый несговорчивый отнюдь не я.

Нам подали бульон, но д'Энтрагу, находившемуся в последнем градусе слабости, сделалось так плохо после первого же глотка, что он покрылся потом, несколько раз дёрнулся и потерял сознание. Его поспешили унести. Я же дал маркёру, который не спал сорок два часа, шесть луидоров и, положив в карман золото, вместо того чтобы отправиться спать, пошёл к аптекарю и принял небольшую дозу рвотного. Затем улёгся в постель и проспал несколько часов, а в три часа пополудни обедал с отменным аппетитом.

Через восемь или десять дней я, дабы сделать приятное мадам д'Юрфэ, повез её вместе с самозванной Ласкарис в Базель. Мы остановились у знаменитого Имхофа, который старался изо всех сил разорить нас. Мы задержались бы там на некоторое время, если бы не один случай, рассердивший меня и заставивший ускорить наш отъезд.

Дабы не обрекать себя на воздержание, я вынужден был снисходительнее отнестись к Кортичелли, и когда после ужина с этой ветреницей и мадам д'Юрфэ мы возвращались домой, я проводил у неё ночь. Но если случалось приходить поздно, а бывало это довольно часто, я спал один в своей комнате, а мошенница — в своей, рядом со спальней матери, через которую надо было непременно пройти, чтобы попасть к дочке.

Однажды, вернувшись в час пополуночи и не чувствуя желания засыпать, я надел халат, взял свечу и отправился к моей красавице. Против обыкновения, дверь в комнату синьоры Лауры оказалась приоткрытой, и когда я уже собирался войти, старуха выставила руки, схватила меня за полы и стала умолять не идти дальше.

— Почему же?

— Она весь вечер очень плохо себя чувствовала, и ей нужен сон.