Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

— Ну так и идемте в столовую, пропустим перед ужином по рюмочке, — сказал я.

Не знаю чем, но мне очень понравился этот своеобразный человек, один из немногих в этом городе не заглядывавший мне в глаза раболепно и ни о чем не просивший.

— Накройте на двоих, принесите ужин и бутылку хорошего вина, — приказал я вестовому.

Вино было разлито по бокалам, и мы чокнулись.

— За русскую армию, за Россию! — сказал Тулубьев и медленно выпил. — Мне, конечно, трудно говорить о том восторге, какой я испытал, когда увидел, как удирали отсюда немцы. Я сам бежал от Буденного и хорошо помню кошмарную эвакуацию из Новороссийска. Но разве это можно сравнить с тем, что творилось в Германии? Страх, паника, рев, сумасшествие… гомерический поголовный драп, когда в одну ночь пустели города, а хваленые фашистские генералы бежали быстрее своих солдат. На дорогах тысячи брошенных машин, десятки застрявших поездов, нескончаемые вереницы пешеходов. А я смотрю, и в душе гордость растет! Ведь это же наши, русские, гонят фашистов! И радость охватывает, и плакать хочется… Наши, да не твои, ведь ты — эмигрант, а не русский.

— А где вы работали конюхом, Александр Аркадьевич?

— Здесь же, в скаковой конюшне одного местного богача. Однополчанин мой фон Трахтенберг меня туда пристроил, — сказал Тулубьев.

— Как однополчанин? Разве вы служили в германской армии?

— Наоборот. Это он, Трахтенберг, служил в русской армии. Сейчас поясню, как это вышло. Ваше здоровье! — поднимая бокал, сказал бывший ротмистр. — А произошло это так. Отец этого фон Трахтенберга был генерал-лейтенантом старой русской службы и командиром третьего корпуса, расквартированного в районе Киева, а сын его Володька начал служить в нашем, пятом Александрийском гусарском полку корнетом. Так себе парень. Но была у него одна особенность. Своеобразный талант был: любую подпись мог подделать, но как — артистически!..

Я насторожился.

— Командира ли полка, кого-либо из офицеров, даже целые письма под чужую руку писал. Этим и отличался, ну, а офицер был плохой… Одно время у меня в эскадроне субалтерном служил, вот оттуда у нас и знакомство повелось. Дрянцо он был порядочное. И оба они, и отец и сын, такие верноподданные были, такие ревностные русофилы и монархисты, что дальше некуда. Из лютеранства в православные перешли. В тысяча девятьсот четырнадцатом году рапорт на высочайшее имя подали с просьбой свою немецкую фамилию на русскую переделать. Из Трахтенбергов Боголюбовыми сделались, не захотели немцами быть, и говорить только по-русски стали.

А пришла революция — Боголюбовы наши опять Трахтенбергами стали и к Скоропадскому сбежали, а оттуда в Германию. Этот самый корнетишка (папаша-то его вскоре умер) и рекомендовал меня своему приятелю на конюшню. И любопытнейшая деталь — никогда он со мной не разговаривал, а если случалось иногда отдать приказание, то сквозь зубы, да и то по-французски. О том, что он у меня в эскадроне служил, ел и пил за моим столом, — ни слова… Я, конечно, не обижался. На кой это мне черт нужно? Спасибо хоть за то, что пристроил. Коней я люблю, в свое время трех строевых и одну скаковую держал. И в экстерьере, и во внутренних свойствах коня разбираюсь. В полку по этой части авторитетом слыл, и тут мне около лошадей легко и спокойно было. И вдобавок, спасибо ему, один раз в минуту жизни трудную выручил меня этот самый Володька.

— Каким образом?

— Да посадили меня гестаповцы в тюрьму. А он все же похлопотал, позвонил кому следовало, наговорил им, будто я вроде юродивого. Ну и выпустили.

— А за что же вас посадили? — спросил я.

— Ни за что, из-за пустяков. Их, голубчиков, в Сталинграде разгромили, и тут по приказу Гитлера был объявлен всеобщий трехдневный траур. Я, конечно, носить его отказался. Почему я должен оплакивать немцев? Донесли на меня. Сейчас же на цугундер, раз пять на допрос водили, расстрелом путали. Потом на фронт послать хотели. Но Трахтенбергу не очень-то улыбалось, чтобы раздули это дело дальше. Как-никак он же меня тут устроил, и на него могла пасть некоторая тень… а здесь, в Шагарте, у него было огромное влияние. Нажал где нужно — признали юродивым и отпустили на волю. Я вернулся к своим коням.

— А где теперь ваш хозяин?

— Недель пять назад сбежал отсюда и коней своих породистых увел в Ольденбург, поближе к голландской границе.

— А Трахтенберг-Боголюбов?

— А этот здесь. Да, позвольте, всего лишь два дня назад я встретил его у вас в комендатуре. Разряженный, расфранченный и, представьте себе, опять говорит по-русски; носа передо мной уже не задирает и даже за руку поздоровался, по имени-отчеству назвал.

— Был здесь? — переспросил я. — А каков на вид этот господин?

— Высокий, несколько англизированного вида, с прекрасным пробором, вежлив, даже вкрадчив, но держится с достоинством и апломбом. А что такое? — заинтересовался Тулубьев.

— Так, между прочим. А вы не знаете адреса Трахтенберга?

— Знаю. Площадь Людендорфа, четыре, второй этаж.

— Не оказали бы вы мне любезность зайти к господину Трахтенбергу и пригласить его ко мне завтра, к десяти часам утра?

— Охотно. Если надо, я с удовольствием приволоку его сюда, — сказал бывший гусар.

Ужин подходил к концу.

— По стаканчику чаю, — предложил я.

— Никак нет, не имею дурной привычки мешать бабское питье с благородным французским напитком. Вот, если разрешите, выпью еще рюмочку на дорогу, — ответил мой собеседник и медленно выпил рюмку «Мадам Дюбарри».

Мы попрощались, и старый гусар удалился…

Утром он ко мне явился встревоженным.

— Трахтенберга нет! Оказывается, вторые сутки как исчез. Скажите, эта сволочь не напакостила вам?

Не отвечая на его вопрос, я сказал:

— Александр Аркадьевич, зайдите ко мне завтра после полудня. Может быть, вы мне будете очень нужны.

Бывший гусар вскинул голову, вытянул по швам руки и по-солдатски ответил:

— Слушаюсь, господин подполковник!

Обычный прием посетителей начался. У меня уже не было переводчицы, и мне самому приходилось вести беседы с немцами, которых день ото дня прибывало все больше и больше. Это, разумеется, значительно осложняло мою работу. Утром дважды приходил бургомистр, сопровождаемый Нассом. Еще две пекарни были пущены в ход. Грузовые машины завезли на склад свыше трехсот тонн картофеля. Керосин, найденный энергичным Нассом в полуразрушенных подвалах какого-то фашистского учреждения, был перевезен на склад. Сейчас Насс просил разрешения собрать совещание местных врачей и владельцев аптекарских магазинов, чтобы наладить организованное медицинское обслуживание населения.

Уже уходя, Насс сказал:

— Кстати, если вам хотя бы временно нужна переводчица, то, с вашего позволения, я пришлю одну даму, прекрасно говорящую по-немецки, по-английски и по-русски. — Он помолчал и медленно добавил: — Рекомендовать ее могу, но, ручаться не смею, хотя товарищи, работавшие здесь при Гитлере в подполье, отзываются о ней как о человеке надежном, проверенном, оказавшем им немало ценных услуг.