Анатолий Марченко - Звездочеты

На середине реки Максим почувствовал неладное: руки слабели с каждым взмахом, тело стало тяжелым и неповоротливым, его неудержимо тянуло вниз, в глубину этой быстрой, горящей в солнечном сиянии воды. Река словно вознамерилась доказать ему, что человек — ничто в сравнении с ее силой. Максим, захлебываясь, оглянулся назад и совсем близко от себя увидел нос проплывающей лодки и все ту же чуть сгорбленную спину Легостаева. К своему удивлению, первой реакцией было не чувство радости оттого, что теперь он спасен, а чувство стыда. Это прибавило ему упорства и силы, он рванулся от лодки, будто она грозила ему опасностью, и больше всего боялся услышать насмешливый голос Легостаева.

Но сил хватило ненадолго. И он вдруг решил, что, если не утонет, если все же примет молчаливо предложенную помощь, то сегодня же, обязательно сегодня, в этот первый за все время солнечный день, уедет из Велегожа. Даже если Ярослава будет против.

Максим обессилел настолько, что понял: еще минута — и будет уже поздно. В этот момент он снова увидел почти рядом со своей головой лодку, услышал сильный всплеск весла и инстинктивно ухватился рукой за мокрую корму.

Максим тяжело дышал, будто над светлой, солнечной рекой недоставало воздуха, и боялся поднять голову, чтобы не встретиться взглядом с Легостаевым. «А если бы вот так на войне? — Максим мысленно нещадно отхлестал себя самыми последними словами. — Да еще под пулями? Нет, старик в чем-то прав, прав, особенно в том, что надо успеть, многое надо успеть…»

Легостаев подвел лодку почти к самому берегу, и вскоре Максим почувствовал ногами дно. Он тут же отпустил корму, и Легостаев неторопливо, словно бы в раздумье, начал грести обратно.

Максим, пошатываясь, выбрался на берег, устало опустился на песок возле самой воды. К нему уже спешила Ярослава.

— Что случилось? — взволнованно спросила она, обращаясь не столько к Максиму, сколько к удалявшемуся от берега Легостаеву.

— Небольшой заплыв, — пытаясь изобразить веселое настроение, откликнулся тот. — Жарко!

— Нет, вы что-то от меня скрываете! — Ярослава подбежала к Максиму, обхватила его за плечи. — Ты весь дрожишь!

— Ярослава… — Каждое слово давалось Максиму с трудом. — Ярослава… Мы сегодня же… сейчас… должны уехать…

— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она, поняв, что произошло что-то очень серьезное. — Хорошо, только успокойся, возьми себя в руки.

— Сейчас же, сейчас, слышишь? — как в бреду повторял и повторял Максим.

— Катер идет вечером…

— Хорошо, вечером, но сегодня же. Понимаешь, я не могу, не имею права здесь оставаться…

— Но что стряслось? Вы опять говорили о том же, что и вчера у костра?

— Пойми, все мое существо восстает против него. Пусть он остается один со своими мыслями. Откуда он взялся? Мы не звали его к себе!

Ярослава присела рядом с Максимом.

— Я согласна уехать, понимаю тебя. Но солнце… Первое за все дни. И конечно же будет плакать Жека.

Максим встал, опираясь на горячее от солнца плечо Ярославы, и медленно поплелся к палатке.

— Отдохну немного, — обронил он.

— Готов завтрак. Ты бы поел.

— Спасибо, я потом.

В палатке было душно, но он, коснувшись щекой подушки, моментально уснул.

Жека настежь распахнула палатку, и Максим в проеме, залитом солнцем, увидел, как в ее ручонках трепещется что-то ослепительно серебристое, — то был крупный лещ, продетый через жабры на мокрый ивовый прут. «Конечно же подарок Легостаева», — мелькнуло в мыслях у Максима, и он вновь с той же беспощадной горькой остротой ощутил чувство стыда вместе с непреклонным сознанием своей правоты.

Максим вышел из палатки, и Ярослава с тревогой заметила на его лице уже знакомое ей выражение самоосуждения и горечи, которое, как он ни пытался, не мог скрыть. Жека с ликующими возгласами прыгала вокруг отца, пытаясь вызвать у него такое же ликование, но он молча и отрешенно смотрел то на дочку, то на леща и в то же время косил взглядом на палатку художника.

Легостаева ни на берегу, ни возле палатки не было.

— Привез леща и снова уплыл, — сообщила Ярослава. — Ничего не оказал, улыбался только как-то виновато и… жалко.

— Будем собираться, — твердо сказал Максим, казалось, не слыша ее последних слов.

— Будем собираться, — негромко отозвалась Ярослава. — Пока ты спал, я уговорила Жеку. Напомнила ей про «этажный дом».

— Не плакала? — спросил Максим больше из-за того, чтобы нежелание уезжать именно сегодня и именно после всего случившегося, прозвучавшее в голосе Ярославы, не повлияло бы на него и не побудило остаться.

— Плакала. Еще бы не плакала!

— Ну, а ты? — Максим подошел к Ярославе, обнял ее, заглянул в глаза.

Ярослава посмотрела на него, как всегда, прямо и открыто, не отводя взгляда.

— Я — как ты. Ты же знаешь… Тем более что остается всего три дня. Сегодняшний можно считать прожитым.

— Нет! Не спеши! — с отчаянием остановил ее Максим. — До темноты еще не скоро!

— Да… не скоро! — как эхо откликнулась Ярослава и, чтобы не расплакаться, спросила: — Начнем с палатки?

Сейчас, когда они отвязали веревки, крепившие палатку, освободили нижние петли от колышков, в свое время столь старательно вбитых в землю, и палатка послушно распласталась на земле, было странно смотреть на образовавшуюся вдруг пустоту там, где стояло их походное жилище. Под березами стало как-то светлее, просторнее, но исчезло ощущение обжитости, существования пусть временного, но желанного человеческого жилья под высоким огромным небом. Палатка спасала их в непогоду, в ней, пропахшей сеном и берестой, им снились по ночам и добрые, и тревожные сны, здесь они подолгу сидели и любовались Окой. Казалось, палатка была свидетелем, даже участником их жизни в эти скоротечные, как падучие звезды, дни.

Максим торопился — главное, успеть собрать все пожитки, уложить рюкзаки и уйти на дебаркадер до того, как к берегу причалит Легостаев. Это желание вытеснило все остальное, в том числе и мысль о том, что, покидая Легостаева, не попрощавшись с ним, они кровно обидят его. «Успеть, только бы успеть…» — Максим подумал, что эти слова, произнесенные Легостаевым, он вспоминает сейчас совсем по другому поводу.

Легостаев, однако, не возвращался. Видимо, он заплыл подальше и тоже не хочет встречи, не желает продолжать разговор, закончившийся так неожиданно и нелепо.

«Тем лучше для нас обоих, — подумал Максим, поймав себя на мысли, что ему очень хочется оправдаться перед самим собой. — Тем лучше… Да и в сущности, чем мы обязаны друг другу? Случайной кратковременной встречей, которой могло и не быть вовсе? И что нас связывает в этой жизни? Тоже, в сущности, ничто: ни возраст, ни общность интересов, ни тем более взгляды на жизнь. У него свой путь, у меня и Ярославы — свой, пути эти никогда не пересекутся, и нужно ли жалеть, что мы больше не увидимся. Была случайной и неожиданной встреча — так почему же и расставанье не может быть таким же случайным и неожиданным? Все правильно, и решение мое правильное, и ничего не изменить. Да если бы я был не прав, разве Ярослава не возмутилась бы, не пошла наперекор мне? Конечно, она не знает всего, что произошло в лодке, только догадывается, но это ничего не меняет…»