Николай Шпанов - Песцы

Когда ушел, не заметив нас, последний самолет, Рамиано приказал мне снять с него брюки и расстелить их на льдине, чтобы сделать ее еще заметнее сверху. Теперь он остался не только без обуви, но и без верхних брюк. Я предложил ему свои вторые брюки, снятые с Гренмальма, но он отказался, приказав мне беречь себя.

Но и мои силы приходили к концу. Я тоже предпочитал уже находиться в горизонтальном положении. Теперь у меня не всегда хватало сил на то, чтобы заставить себя осмотреть в бинокль горизонт. Да и что было искать? Рамиано сделался слишком слаб даже для того, чтобы садиться пить воду. В таком состоянии застало нас 10-ое июля, когда под вечер мы услышали звук приближающегося самолета. Был сильный туман, и только по звуку мы могли определить, что машина идет на небольшой высоте и приближается к нам. Совершенно инстинктивно, без всякой надежды на то, что нас заметят, мы приготовились сигнализировать, как только увидим машину. Я встал на вершину тороса. Даже Рамиано сел, когда из пелены густого тумана показался большой самолет. Это была многомоторная машина и на крыльях ее… были красные звезды. В первый момент я не придал им никакого значения, но потом они заставили меня долго ломать голову.

Итак, самолет был над нами. Мы махали флагами и вдруг, когда мы думали, что, делая широкий круг, машина уходит от нас, нам махнули с нее рукой. Самолет вернулся к нам и сделал несколько кругов. Я уже чувствовал у себя во рту вкус шоколада, но… нам ничего не сбросили. Машина ушла в направлении к Семи Островам.

Мы решили, что, обнаружив нас, машина ушла в Кингсбей за провиантом. На это ей, по нашим расчетам, нужно было восемь часов. Я теперь уже не ложился, с нетерпением наблюдая за горизонтом. Но машины все не было. Прошли целые сутки и мы должны были признать, что последняя надежда утеряна. Вероятно, с самолетом что-то случилось. Нервный подъем истощил последние силы Рамиано. Он притянул к себе мою голову и шопотом на ухо сказал:

«Филиппо, я сегодня умру. Моя песенка спета и теперь уже до конца. Не говорите мне «нет». Вы не можете этого знать, а я это знаю. Ну, что же, Филиппо, я не увижу земли; но бог с ней, с землей, разве дело в земле. Я умру так же, как умер Гренмальм. Поверьте, Филиппо, что эта мысль даст мне возможность спокойно умереть. Умереть, как Гренмальм — большая честь, а вы, Филиппо, даже не сможете получить последнего удовольствия, сказав, что я буду лежать, «как глазированный фрукт» потому что, Филиппо, мне не нужно могилы.»

«Филиппо, Филиппо, мы не должны были брать у Гренмальма последнюю пищу и платье, мы не должны были его покидать. То, что постигло меня и все, что еще ждет впереди вас, — это только то, что мы заслужили. Но вы, Филиппо, должны бороться. Вы должны дойти до земли. Для этого вам нужно много сил. Филиппо, вы — офицер и должны уметь подчиняться… Как начальник, я приказываю вам завтра, как только я умру… нет, нет, не отрицайте, Филиппо, я знаю, что доживаю последние часы… так вот, завтра, как только я умру и обязательно, пока мой труп будет еще совсем теплым, вы выпьете мою кровь. Свежая кровь сразу поставит вас на ноги. Только не пейте слишком много, чтобы не заболеть. А после того вы используйте мой труп. Вы пробудете здесь около меня несколько дней, а затем, сделав запас, пойдете к земле. Мяса вам хватит надолго. Я твердо уверен, что вам, ради спасения которого двое из трех отдают свою жизнь, удастся дойти до земли или вас подберут корабли. Должны же их выслать за нами. Я умру, Филиппо, и не мешайте мне умирать».

Рамиано умолк. Я тоже не мог говорить…

Затем Пацци прервал свой рассказ и сжался на койке в комок. Помолчав, он едва слышно вымолвил:

— Ну, довольно, мне трудно говорить. Уйдите. Все, что было дальше, вы сами знаете: через сутки вы нас подобрали.

В углу кают-компании, вдали от большого стола, где сидят итальянцы, мы ведем тихую беседу с Хьебоунеком.

— …Знаю его хорошо. Гренмальм — джентельмен до мозга костей в лучшем смысле этого слова. Для меня остается загадкой, как мог он подвергнуть своих спутников хотя бы одному косому взгляду, не дав им письма о том, что он добровольно остался на льду. Пацци говорит, что Гренмальм очень страдал от сломанной руки, но почему же Пацци перед уходом от нашей группы уверял, что у Гренмальма нет перелома. И письма, где мои письма?

— Быть может, он был настолько болен, что не мог писать?

— У человека, обладающего железной волей, достаточной для того, чтобы понудить больного, почти умирающего человека, итти на верную гибель, должно хватить сил нацарапать два слова ножом, булавкой, огрызком жестянки на крышке компаса. Нет. Нет. Для меня остается загадкой, почему нет от Гренмальма ни слова…

Хор — олень-самец.

Хабинэ — женщина.

Сярка тара — чарку нужно.

Емдал — ездил.

Свисцом — свилцы.

Арбарданье — сыроеденье.

Постель — оленья шкура.

12 тыс. оленей.

Нум — бог добра.

Важенка — оленья самка.

Управление по обеспечению безопасности кораблевождения в Северных морях.

Австрийское экспедиционное судно, раздавленное льдами.

Пожалуйста пища помощь (англ.)