Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Затерянные в океане

Наконец настал и тот день, когда он должен был ступить на палубу «Флоры», транспортного судна, которое доставит его в Новую Каледонию. В этот ужасный день Бартесом овладело безнадежное отчаяние: все, что он выстрадал за целый год, от дня ареста и до дня отправления в ссылку, встало перед его глазами как живое, терзая и мучая его. Ему казалось, что он навсегда погиб, навсегда лишен возможности и способности изменить к лучшему свое положение! С истерзанным сердцем вырвался он из объятий своего несчастного отца и маркиза де Лара-Коэлло, которые получили позволение оставаться с ним в этот день до часа отплытия. Прощаясь с ними, этими единственными в мире своими друзьями, он открыл им свои предположения и надежды — восстановить в будущем свое опозоренное имя.

В тот же самый вечер особняк Прево-Лемера снова сверкал пышным освещением, как год тому назад. Старый банкир вновь праздновал годовщину своей свадьбы, и опять его семейство и все служащие собрались для торжества в тех же апартаментах. Но на этот раз тягостные воспоминания висели, казалось, в воздухе особняка, отравляя его атмосферу, полную веселья и радости. Заметно было, что банкир сильно постарел и что его тревожат горестные предчувствия Он сознавал, что невинная жертва тяжестью легла на его сердце. Он проводил бессонные ночи, и счастье его семейства, казалось ему, висело на волоске… По окончании процесса, когда все пришло в обычный свой порядок и когда Сеген стал уже его зятем и заправилой дел его дома, он сказал однажды своей жене:

— Мне кажется, что осудили невинного человека.

— Да, вот когда настало время одуматься и оглянуться на то, что сделано! — ответила с горечью мадам Прево-Лемер.

Бедная женщина давно уже убедилась, что брак с Сегеном не принес ее дочери ожидаемого счастья.

В скором времени после решения судом участи Бартеса Прево-Лемер получил письмо от его отца, старого генерала. Заканчивая свое скорбное послание, несчастный отец выражал надежду, что Провидение не покарает банкира в его делах тем злом, которое причинил он его ни в чем не виновному сыну. Прево-Лемер скрыл это письмо от жены. Теперь он вспомнил о нем и погрузился в тяжелые, горькие думы… Да, он мог бы спасти Бартеса, если бы продолжал быть стойким в своем первоначальном о нем мнении; без особенного даже труда он мог бы помешать его аресту и отправлению в Мазас и прекратить таким образом дело в его зародыше. Он сказал бы просто и решительно начальнику сыскной полиции: «Послушайте, вы не станете преследовать против моего желания моего будущего зятя, — могу даже сказать, действительного зятя, потому что молодой человек формально уже обручен с моей дочерью, и все это видели и знают. Размеры приданого уже определены и решены, и я ему уже передал управление моим домом и все необходимые полномочия. Он принес вам жалобу на крупную кражу в кассе, надеясь с вашей помощью найти вора, — а вы его арестуете, как преступника! Есть ли тут смысл? Не достает только вам арестовать меня самого. К тому же Бартес ошибается: он думает, что случилась кража, а я нахожу, что это не что иное, как простая ошибка в счетах, которая в свое время будет обнаружена… Одно из двух: или Бартес — уже мой компаньон, и тогда недоразумение может быть улажено обыкновенным сведением счетов между нами, или он еще продолжает оставаться моим кассиром, и в таком случае вам нечего тут делать, так как я никакой жалобы не приношу и прямо заявляю вам, что кражи в этом деле не вижу. Согласитесь, немного странно — уверять кого-нибудь против его желания в том, что его обокрали!..»

Ни один судья не стал бы противоречить, выслушав такое решительное заявление!

Да, все это так, и он высказался бы ясно и определенно. К несчастью, он имел дело с людьми своего ремесла, своей профессии, которые нелегко выпускают из рук «громкое дело»! Начальник сыскной полиции и следственный судья поставили ему на вид, что раз половина крупной кражи, пятьсот тысяч франков, найдена в квартире его кассира, он не имеет уже права смотреть на дело так легко. Они привели ему в пример множество подобных случаев, когда честные люди оставались таковыми в течение многих лет, но потом вдруг, в один прекрасный день, оказывались преступниками! Наконец, кто может с уверенностью сказать ему, что подобных проделок с деньгами не случалось уже много раз и прежде в его доме, но так, что все выходило шито-крыто? В таком крупном учреждении, как его банк, разные злоупотребления могут обнаружиться не скоро… И сколько солидных банкирских домов было уже скомпрометировано подобным образом?!

Поколебленный всеми этими доводами, оглушенный громким хором слишком усердных блюстителей общественной нравственности и правды, не желавших выпустить лакомый кусок из своих рук, банкир позволил убедить себя в виновности своего нареченного зятя, и дело последнего было проиграно. Мало того, — он так сумел уверить себя в его виновности, что сам стал уверять в ней других, например, жену, яростно нападая на человека, которого всегда знал как честного и в преступности которого в сущности ничто его не убеждало.

Празднуя снова свое семейное торжество, но будучи далеко не в праздничном настроении, он опять уединился с женой в ту же самую маленькую гостиную, где год назад решал с ней счастье своей дочери, и начал теперь высказывать ей все наболевшее и накипевшее за год в его душе: он был увлечен в дурную сторону людьми, привыкшими видеть всюду обман и преступление, его ослепили и, сильно возбудив его подозрительность, натравили на этого несчастного Эдмона… Но все тогда были кругом в таком же возбуждении, не исключая и самого подсудимого, который, оправдываясь, так резко говорил против него, своего патрона, что надолго оставил неприятное о себе воспоминание.

— Ничего не остается, — сказал он в заключение жене, — как постараться забыть, похоронить это навсегда!

— Если только забвение возможно для нас, — ответила с прежней горечью жена, — мы ведь видим уже, что не дали счастья нашей дочери. Мы дали ей в мужья такого человека, который не способен составить счастье своей жены и который очень скоро сбросил с себя маску! Согласись, что я его разгадала: холодная, честолюбивая, расчетливая натура, и ни капли умения ценить сердечные сокровища Стефании, характера которой он Даже не понимает!

— Надеюсь, по крайней мере, что наш дом в верных руках, — попытался утешить себя старый банкир.

— Кто знает? Ты теперь смотришь за ним и удерживаешь его от излишней наклонности к спекуляциям, на которые он так падок; но когда не станет тебя, — ни я, ни Стефания не будем в состоянии обуздывать его.

— Но я еще не предполагаю так скоро оставить свое место, — возразил банкир.