Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Затерянные в океане

Рассудив таким образом, Ланжале поднялся на мостик, где было еще свежее, чем на палубе. Было около часу ночи, и погода стояла прекрасная. Яхта легко скользила по совершенно спокойному морю, оставляя за собой светлый след…

На мостике Ланжале увидел Порника, занятого своей службой, потому не решился заговорить с ним, зная, что друг его не любит этого. Порник давно уже перестал «забавляться вином» — под влиянием тех же серьезных и неотвязных мыслей, которые изведал и Ланжале.

Парижанин опять сошел на палубу и увидел Сарангу. Малаец относился к нему с полным вниманием, помня приказание Лао Тсина спасти его во что бы то ни стало. Заметив подходящего к нему Ланжале, он приветствовал его своим «саламом», на что Парижанин ответил тем же.

— Отличная погода! — сказал Ланжале. — Как нельзя более удобная для плавания.

— Да, и наша яхта отличное судно, капитан! — отвечал Саранга.

Для малайца все белые были капитанами.

— Да, это правда! Я никогда не видел ничего подобного ей!

— Ни в Батавии, ни в каком другом месте нет ни одного судна, которое могло бы ходить быстрее нашей яхты! — с гордостью заметил малаец.

— Кстати, — спросил как бы ненароком Ланжале, — не знаешь ли ты, когда мы придем?

Саранга пытливо посмотрел на Парижанина, готовясь и ему сказать то же, что и другим, то есть отделаться уклончивым ответом, но вдруг Ланжале осенила неожиданная мысль, и, наклонясь к малайцу, он таинственно шепнул ему:

— Я знаю все!

Малаец вздрогнул.

— Господин мне все открыл! — продолжал Ланжале.

Тогда малаец встал и, коротко бросив: «Пойдем ко мне!», — повел его в свою каюту.

Когда они очутились с глазу на глаз в уединенной каюте малайца, последний, посмотрев на своего гостя так же внимательно, спросил его резким голосом:

— Что ты знаешь?

Сообразив, как надо держать себя с этим человеком, что сказать и о чем умолчать, Парижанин начал:

— Я знаю, что час правосудия пробил для изменников… Я знаю, что честолюбец, который продал своих братьев, увидит скоро свои дерзкие планы разрушенными: он никогда не овладеет «кольцом власти», и его судьба решится завтра, когда луна исчезнет в волнах океана.

Малаец слушал его с возраставшим волнением. Ланжале как раз попал на дорогу успеха, переводя на язык вдохновенного ясновидящего простые, но полные правды слова, услышанные им от Лао Тсина.

И Саранга не стал более сомневаться, что банкир сказал Ланжале все, и ощутил полное доверие к нему. Парижанин поспешил вызвать малайца на откровенность, и хотя последний не переступал видимых пределов благоразумия, рекомендованного ему, но и то немногое, что он сказал Ланжале, повергло спутника Гроляра почти в ужас.

— Да, — задумчиво произнес Саранга, употребляя тот же язык ясновидящего, — час правосудия пробил! Но ты, зачем ты сел на это судно с твоим другом? Господин ведь не хотел этого! Не для того ли, чтобы исполнить последние обязанности по отношению к нему, к твоему другу?

И он добавил, понизив голос и так невнятно, как если бы говорил сам с собой:

— Гроты Мары не щадят тех, кто отважится пренебречь их гневом!

Дрожь пробежала по телу Парижанина. О каком «друге» говорит малаец? Не разумеет ли он под этим именем бедного Гроляра? В таком случае он все сделает, чтобы спасти своего спутника от грозящей ему какой-то страшной опасности, которая неведома ему. Он не будет входить в подробности этой роковой истории, имеющей отношение к Обществу Джонок, но должен непременно уберечь от участия в ней Гроляра, миссия которого не имеет ничего общего ни с планами, ни с намерениями этого честолюбца Ли Ванга… Приняв такое решение, Ланжале прямо приступил к делу.

— Я здесь для того, — сказал он малайцу, — чтобы сопровождать своего друга повсюду, куда бы он ни отправился.

— Скоро ты не будешь в состоянии делать этого, — мрачно возразил малаец.

— Почему?

— Господин не желает этого, а воля господина должна быть исполнена.

— Есть нечто более могущественное, чем воля господина: это клятвы, данные во имя Божества. И я поклялся Божеством моей родины — никогда не покидать своего друга и привезти его во Францию целым и невредимым.

— Так! — согласился малаец, на которого религиозные обеты имели сильное влияние, что еще раньше заметил Ланжале. — Обещания, данные богам, должны быть священны и ненарушимы; но Саранга, которого ты видишь перед собой, знает свою обязанность и предоставит собственной участи тех, кто осужден безвозвратно.

Итак, стало быть, Гроляр шел на смерть вместе с Ли Вангом, — в этом нельзя было более сомневаться; но как совершится эта катастрофа, которая должна погубить их?.. Ланжале попытался выведать об этом у малайца, но тот ничего уже более не сказал ему, замкнувшись в безмолвии.

Ланжале ушел от него, дав себе слово всеми зависящими от него средствами спасти Гроляра, хотя бы для этого ему пришлось подставить собственное тело под неведомые смертельные удары: добрый малый питал некоторое расположение к полицейскому сыщику, существу мягкому и безобидному в тех случаях, когда дело не касалось его профессии. Должен ли и этот человек пасть жертвой мщения Лао Тсина? Но за что же, если дело Бартеса имевшего в руках тысячи средств мирным образом устранить со своей дороги Гроляра, вовсе не требовало такой жертвы? Ведь если Бартес и подвергся неприятности быть арестованным, то это случилось из-за его собственной оплошности и неосторожности…

Выйдя от малайца, Ланжале хотел немедленно идти к Порнику, но рассудил, что его совещание с последним тотчас же после разговора с Сарангой может показаться подозрительным малайцу, и отложил свое намерение до следующего дня. На следующий день после завтрака, оставшись вдвоем с Порником, он сказал ему:

— У меня есть новость, которую я хочу сообщить тебе. Дело касается этого бедного Гроляра, которому грозит серьезная опасность, и потому мы должны спасти его.

— Как? — вскричал изумленный бретонец. — Ты допускаешь возможность гибели людей на борту судна, которым я командую?!

— Я этого не допускаю, но убедился, что наша яхта ведет к какой-то неизвестной, но неизбежной гибели китайца Ли Ванга и нашего «маркиза де Сен-Фюрси». Везет по чьей-то непреклонной воле, которой невозможно противоречить!

— Увидим это потом! Здесь нет иной воли, кроме моей, и тот, кто заставит меня напомнить ему это, узнает, чего это будет стоить ему! — с угрозой в голосе ответил Порник.

— Я на тебя надеюсь, я знаю твою энергию, хладнокровие и решимость и знаю также, что никто безнаказанно не может противиться твоим распоряжениям.

Ланжале намеренно принялся возносить достоинства своего друга, который не шутя считал себя очень важным лицом на маленькой яхте — вроде командира броненосца первого ранга.