Алексей Леонтьев - Тройной прыжок

…Скорый поезд уже стоял у перрона. Мы подошли к мягкому вагону.

Я предъявил свой литер.

— Героя везешь! — сказал проводнику Георгий. — Головой отвечаешь!

— Будет, Георгий… — сказал я.

— Затем стесняешься? Сегодня о тебе уже министр знает, а завтра, вполне возможно, вся страна услышит!

Проводник с сомнением смотрел на меня. А я сейчас хотел только одного — скорей уехать, скорей!

Больше всего боялся, что Георгий снова спросит меня о Люсе и все-таки то и дело оглядывался на вокзал, надеясь, что она выйдет на перрон.

— Ну! — Георгий крепко стиснул меня своими ручищами. — Будь здоров, генацвале! Приезжай, всегда дорогим гостем будешь!

Поезд тронулся.

— Попрошу подняться! — сказал проводник.

Я вскочил на подножку, запнувшись о ступеньку.

— Аккуратней, молодой человек! — укоризненно произнес проводник. — Пройдите в вагон.

Я прошел. Мне не хотелось стоять в дверях на виду всего перрона.

Коридор вагона был пуст. Все спали. Неслышно подошел проводник.

— В пятом купе нижнее место свободно. Сейчас постелю…

— Нет, — сказал я, — Зачем же… Мне ведь только до следующей станции…

— Как хотите. Если что надо, кликнете.

Проводник скрылся в служебном купе.

Перрон опустел. Только Георгий все еще стоял с приветственно поднятой рукой.

Вдруг я увидел Люсю.

Она выскочила из здания вокзала, огляделась по сторонам и кинулась к Георгию.

Я видел, как он махнул рукой вслед моему вагону.

Люся бросилась за поездом. Ей было очень неудобно бежать на высоких каблуках-шпильках.

Она все-таки нагнала мой вагон.

Я отодвинулся от окна, прежде чем она успела заметить меня.

Поезд шел все быстрей. Перрон остался позади.

Я сел на откидную скамеечку у окна. В вагоне было тихо. Хорошо, что все спали. Я сидел совсем один.

Мне было скверно. Так скверно мне еще никогда не было в жизни.

Поезд, набирая ход, шел по эстакаде, нависшей над кварталами города. В окнах домов горели редкие огни.

Даже не верилось, что все это случилось именно здесь, всего несколько часов назад…

Когда Олег утром открывает глаза, на него смотрит атлант. Руки атланта скрещены над склоненной головой. Он подпирает потолок.

Дому, где живет Олег, наверное, лет сто пятьдесят. До революции в нем жил не то князь, не то графиня какая-то.

Комната Олега — часть бывшего парадного зала. И потолки там не то что в новых домах — метра четыре с половиной в высоту. По стенам стоят атланты, шесть штук. Три с одной стороны, три с другой. Раньше их было восемь, но зал разгородили, и один затерялся в узком коридорчике, а другой оказался как раз там, где прошла перегородка двух комнатушек соседей, и его просто срубили со стены. А у Олега в комнате остались.

И еще в его комнате мраморный камин у стены. Говорят, перед ним Пушкин когда-то свои стихи читал. Только Олег этому не верит. Стал бы Пушкин к князьям ходить свои стихи читать. Он же высший свет ненавидел.

Камин давно не топят, Он обит изнутри листовым железом и покрашен масляной краской. В детстве там была у Олега пещера. Он с приятелями в ней целыми днями играл. А теперь Олегу даже странно, как они там умещались.

И атланты, пожалуй, стали поменьше. Но по утрам один из них, склонив голову, по-прежнему смотрит на него.

Сегодня, когда Олег проснулся, в кудрявых волосах атланта было солнце. И глядел он на Олега с укором.

Олег даже подскочил на тахте. Проспал! Солнце в комнате бывает около двенадцати, а в школу к девяти…

И тут же вспомнил. Не надо ему в школу идти.

Над камином вот уже два года висит большая карта Африки. На ней слева, недалеко от экватора, Олег поставил крестик. Там его отец. Он строит железную дорогу.

Письма от отца приходят часто, но Олег слышит, как мама вздыхает по ночам.

Они могли поехать все вместе в Африку, но мать не согласилась. Боялась африканской жары, тропических болезней.

Как Олег ни умолял ее, она наотрез отказалась ехать. Говорила, что у нее больное сердце. Отец почему-то молчал. И Олег с матерью остались.

А через год в жизни Олега произошли очень неприятные перемены. Все как-то постепенно случилось.

В седьмом классе они организовали «Клуб вольных сачков». Сокращенно «КВС».

Началось с пустяков. Убегали с черчения и физкультуры. Зимой, когда морозы, соберутся у школы и ждут, какую по радио объявят температуру. Если двадцать четыре градуса, то все на занятия, а Олег и компания в кино: детям в школу идти нельзя.

Уроки по очереди делали. Один решит задачи, а все другие «вольные сачки» у него списывают. В общем максимально облегчали себе жизнь.

Учиться Олег, конечно, стал хуже, но седьмой класс кое-как дотянул. Мать только ужасалась его отметкам и обсуждала с соседями, как быть с ним в «переходный возраст».

Конечно, при отце этого бы не случилось, а матери Олег не боялся. Знал, что она покричит, пошумит, но быстро отойдет. Отец, тот совсем другое дело…

Потом старую школу сломали, и в восьмом классе часть ребят перевели в другую — образцовую имени Н. В. Гоголя. Олега с его тройками взяли туда неохотно. Матери пришлось ходить к директору, упрашивать. Директор говорил о высокой чести учиться в школе, носящей имя великого писателя, как будто Н. В. Гоголь был круглый отличник.

В новой школе порядки были строгие. «КВС» распался. Ребята налегли на учебу. Многие после восьмого класса собирались в техникумы.

А у Олега никак не получалось. Он очень много пропустил в седьмом классе и теперь на уроках часто не понимал. Класс был сильный, ребята почти все незнакомые, спрашивать он стеснялся.

Первое время Олег еще пытался разобраться сам дома, а потом махнул рукой. На уроках, когда вызывали, отвечал невпопад под дружный смех класса.

Он снова стал прогуливать. Утром брал портфель и уходил из дому.

Город небольшой, на улицах легко можно встретить знакомых, и Олег шел к железной дороге.

В стороне от станции ложился в пахнущую нефтью пожухлую траву полосы отчуждения и часами смотрел на проходящие мимо поезда.

Олег завидовал людям, едущим в них. Не только пассажирам классных вагонов, но и машинистам товарных поездов, и кондукторам, и проводникам экспрессов. Ему хотелось ехать с ними, слушать стук колес и ждать, когда покажутся неизвестные города.