Ульмас Умарбеков - Приключения 1972—1973

У порога стоял на коленях человек с окровавленным лицом — ротмистр Ясюченя. Он успел выстрелить только раз — по моему левому плечу будто ударил раскаленный железный прут. Мой пистолет все-таки действовал безотказно, все четыре пули я всадил в зверя- ротмистра. Другие бандиты лежали кучей в хате, и огонь уже подбирался к их исковерканным телам. Англичанка «мисс Миллс» сработала аккуратно.

Ромашка лежала у двери, двух сантиметров пути не хватило ей для спасения. Но ведь не думала она о своей жизни, когда кинулась в хату не только, чтобы спасти лесника, но и для того, чтобы уничтожить последних бандитов в Глушче…

Белую головку Любы миновали осколки — Валет прикрыл ее. А грудь была посечена, и жизни уже не было в легком теле Ромашки. Я вытащил ее на двор, затем выволок тяжелое тело дядьки Семена и вернулся еще раз в хату, чтобы вырвать из руки Ясючени тяжелый маузер. Меня шатало из стороны в сторону, плечо распухало, и вся левая сторона груди была липкой от крови, казалось, что все вокруг качается и вздрагивает.

Я сел на траву рядом с Ромашкой. Дождя уже не было. Светало, дул от леса прохладный ветерок. А хата светилась ярким белым светом, как будто там зажгли мощный прожектор.

Земля тянула меня к себе, словно магнитом. Чтобы не упасть, я прижался спиной к дубку. Сознание мутнело, но рядом лежали мои товарищи, их покой надо было беречь. Сжимая рукоятку маузера, я напрягал всю свою волю, чтобы не закрыть глаза, — ведь мог уцелеть еще один, последний бандит, а дядька Семен был жив. Он уже не стонал, но в уголках его закрытых глаз все время проступали светлые капельки и медленно ползли по небритым щекам. Ромашка же хоть и лежала рядом, но была далеко. Руки ее похолодели, нос заострился, белые-белые шелковистые волосы спутались и слиплись.

Языки пламени вырвались в дверь, я качнулся в сторону и поднял маузер: мне показалось, что кто-то черный шевелится за порогом, высовывает на двор карабин, в прорезь прицела ищет меня. Я выстрелил и завалился на бок. Стало тихо, даже Султан почему-то перестал выть. Теперь перед глазами у меня была трава, дубки, большая поляна. Но что это? Я приподнялся на локте…

Из леса на поляну скакали всадники в фуражках с зеленым верхом. Знакомый командир подскакал к невысокому плетню, осадил лошадь. В седле перед командиром парнишка — Гена. Все-таки он сумел побороть трусость и побежал на заставу!

Медленно качнулись и поползли куда-то вверх стволы дубков. По моему лицу зашелестела мягкая пахучая трава. Я потерял сознание.

Меня перевязывали, везли на машине, затем в поезде, только в городском госпитале сняли с ног заскорузлые ботинки.

В тот же день ко мне пришел секретарь губкома и присел на койку. Он долго молчал и не шевелился, только на его худых щеках проступали желваки.

Уже наступил вечер. В сквере, под окнами больницы, шумели дети. Маленькая девочка настойчиво просила у мамы сахару, хоть кусочек. Мама тихо говорила что-то, успокаивала, слов я разобрать не мог, но понимал: сегодня у ребенка сахару еще не будет.

Секретарь стиснул мне здоровую руку:

— С лесом — порядок. Но выросли новые заботы: Ремизевича назначили уполномоченным Цека, ты один в Ляховском райкоме остался…

Секретарь встал, привычным жестом оправил гимнастерку.

— Подымайся скорее, брат! Дел много, время не ждет!

Да, время не ждало, боевое, горячее время. Надо было всей стране двигаться вперед с космической быстротой, а людям той поры совершать невозможное, чтобы в короткий срок вырваться из нищеты и отсталости. Для этого надо было всего себя отдавать делу, целиком, так, как поступала Ромашка.

…Люба похоронена в «красном» — почетном — углу кладбища своей тихой родной деревеньки. Невелико то село, а «красный» угол большой, почти каждая семья хоронила здесь своих родных. И больше всего лежит там в земле молодых — комсомольцев, простых и скромных, таких, как Люба Ромашка…

…Я провожу ладонью по вспотевшему лбу и оглядываю зал.

Нет, не просто маленькие девочки и мальчики, так похожие на полевые цветы, сидят сейчас передо мной. В зале замерло готовое к подвигам новое поколение — завтрашние комсомольцы.

Следы обнаружили ночью. Две красные ракеты поднял заставу. Капитан Ермаков с «тревожной» группой прибыл на место нарушения спустя пятнадцать минут после тревоги.

Старший наряда, обнаруживший след, сержант Петр Узоров включил фонарик, прикрывая полой плаща яркий свет луча, и Ермаков увидел на мокром после дождя песке едва заметное углубление.

Это не был след человеческой ноги. Скорее всего он походил на крохотную лунку, но Ермакову, служившему на границе десятый год, отметина на песке поведала многое.

Пользуясь грозовой ночью, нарушитель пересек пограничную реку, выполз на берег, лежа в кустах, дождался, пока пройдет пограничный наряд, собрал фиброгласовый шест, почти такой же, каким пользуются спортсмены и перемахнул контрольно-следовую полосу в надежде, что затянувшийся ливень размоет лунку, оставленную шестом.

Нарушитель выиграл час. Если шел быстро, успел добраться до шоссе.

И еще понял Ермаков, что проводник с собакой здесь уже не поможет. Секущие струи дождя давно смыли всякий след — сразу за контрольно-следовой полосой начиналось небольшое каменистое плато с нагромождением скал, переходящее в пустыню.

Один час времени на границе — это очень много. Дорога, уходящая в глубину республики, — вот первая цель нарушителя. Рядом порт, через который товары из сопредельного государства направляются по бетонке на железнодорожную станцию. До нее сто двадцать километров — полтора часа езды. Движение на шоссе не прекращается и ночью, оно только затухает немного.

Значит, первое, что предпримет начальник отряда полковник Артюшин, — перекроет бетонку.

Так думал капитан Ермаков, сидя в канцелярии заставы и ожидая приезда Артюшина.

Он сделал все возможное, что следовало сделать в таком случае: заблокировал зону нарушения, выслал конный отряд на шоссе, попытался определить направление, в котором скрылся нарушитель. Но собака Найда, как он и предполагал, не взяла след.

Ермаков думал о нарушителе. Кто он? Во что обут? Как выглядит? Видать, сильный, тренированный человек. Долго же он ждал этой грозовой ночи. Дожди в краю песков в это время года редки.

За окном прошумел «газик», и в канцелярию вошел седой крупный мужчина — полковник Артюшин. Коротко поздоровался. И сразу подошел к карте. С минуту разглядывал ее, словно видел впервые. Обернулся. И Ермаков заметил: обычно спокойный, полковник на этот раз выглядел взволнованным.