Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

Ребята понесли показывать свои находки дедушке Элевьи. Дедушка Элевьи в молодости часто был каюром у русских начальников, которые иногда приплывали на больших пароходах к побережью и потом на собачках объезжали селения рыбоедов и оленных людей, собирая ясак для царя. У Элевьи в яранге имелась одна удиви­тельная вещь, которую старик показывал всем гостям. Эта вещь называлась книгой. Дедушка разрешал смотреть ее и детям. В книге было много-много белых, как первый снег, листочков, на которых сидели какие-то мушки. Дедушка Элевьи говорил, что эти неподвижные мушки называются «букани» и означают они разные звуки. Ка­кая из «букани» означает какой звук, Элевьи не знал, но утверждал, что русские легко узнают каждую и ловко складывают их вместе. Но не «букани»-мушки поражали взрослых и детей, а картинки на белых листочках. На них были нарисованы тоненькими линиями почти совсем голые черные губастые люди с кучерявыми коротенькими волосами. Видно, в жаркой стране жили те люди — толь­ко набедренные повязки носили мужч и ны и женщины. А дети совсем голые были. Эти люди охотились на неиз­вестных чаучу зверей и птиц. Но если тех диковинных птиц и зверей здесь, в их стране, никто не встречал, то копья, луки и стрелы, которыми охотились черные губастые люди, были очень похожи на копья и стрелы, кото­рые можно встретить почти в каждой яранге чаучу.

Дедушка Элевьи долго разглядывал находки ребят, потом сказал: «Много лун, много солнц пролежали они в нашей земле. Такими копьями и стрелами охотились наши далекие предки. Очень далекие. Тогда железа сов­сем не знали. Однако, охотились. А сделаны ваши наход­ки из камня, который вынесла из утробы земли огнеды­шащая гора. Я видел такую гору, видел над ее макушкой черный дым. Русские называют такие горы вулканами».

Вот теперь Атувье держал на ладони каменный нако­нечник, который сделал наподобие того, что выскреб из земли голодный медведь.

Копье получилось увесистым, крепким. Атувье полдня тренировался, привыкая к нему. Отныне копье станет и его главным оружием, и главной защитой от медведей. Стрелой из лука медведя не убьешь. Наконечник копья он укрепил концом чаута. Жалко было еще укорачивать верный чаут, но делать было нечего — не тратить же оленьи жилки из запаса Тынаку. Когда еще он добудет оленя.

Теперь, когда у него были лук и копье, Атувье решил отправиться на большую охоту — на медведя. Мед­ведь — это много-много мяса и шкура. И еще желчь. Желчь хозяина тундры очень нужна и охотнику, и оленному человеку. Сколько раз Атувье сам убеждался в ее целебной силе. Бели приходилось зимой или осенью дале­ко уходить за отбившимися оленями, обязательно брал с собою желчь. Она силу давала, от простуды защищала.

Иногда так уставал, что совсем идти трудно было, ноги отдыха просили. Тогда вынимал он из сумки засушенную желчь, откусывал кусок и быстро съедал, запив водой. И происходило чудо — тело вновь становилось легким, ноги послушными. А ему здесь ох как много и далеко надо будет ходить. Но главное, конечно, для них сейчас — это все же шкура медведя. Очень она нужна. Если спать на медвежьей шкуре, то не будут донимать совсем ма­ленькие противные букашки, из-за которых человек рас­чесывает кожу до крови. И медвежий жир тоже нужен — спасает нос и щеки от сильного холода. Не-ет, очень нужно добыть кайнына. Опасная будет охота. Копье — не ружье. С ружьем-то не так-то просто добывать медведя. Хозяин тундры — сильный зверь, одной пулей редко кто убивает его. Атувье знал: многие охотники добывали медведей петлями из кожи тюленей. Хитрый капкан — ременная петля. Ее привязывали к вершине наклоненного к земле дерева. Чуть выше петли привязывали приман­ку — кусок мяса. Учуяв приманку, медведь подходил к дереву, вставал на задние лапы, а передними хватал мя­со. При этом голова и лапы оказывались в петле. Ма­кушка дерева гнулась туда-сюда, петля захлестывала лапу, а то и шею кайнына. Так и стоял он, заарканен­ный, до прихода охотника. Попавшего в петлю медведя нельзя было убивать из ружья. Ёго надо было убивать копьем. Если убьешь пулей медведя в капкане, другие медведи могут рассердиться, и тогда плохо придется охот­нику.

И все же не сразу удалось Атувье поохотиться на медведя.

В страну чаучу пришло самое желанное время, в страну чаучу пришли светлые ночи. Даже в полночь Тынаку могла шить одежду.

К реке пришло много медведей — из далеких морей в родные реки возвращались чавыча и нерка. Рыба стре­милась в верховья рек на нерест. Весело стало на реке. Медведи приходили к перекатам, к заводям, в которых отд ых али серебристые с темными спинами рыбины. Стоя в воде, мишки зорко следили за ними. Едва рыбина ока­зывалась рядом, как медведь ударял лапой по воде, оглу­шая добычу, и тут же когтями выбрасывал ее на берег.

Атувье любил смотреть, как рыбачат медведи. Совсем как люди рыбачат кайныны: стоят, замерев, добычу ка­раулят, ничего вокруг не видят. Удачливые рыболовы, да часто без улова остаются. Возле мохнатого добытчика всегда чайки да вороны мельтешат. Сначала, когда кайнын только входит в воду и замирает в ожидании подхо­да рыбин, птицы держатся в отдалении. Будто им ника­кого дела нет до рыболова. Но стоит ему поймать рыбину- другую, как нахальные птицы начинают потихоньку, вразвалочку, подходить все ближе и ближе к тому месту, куда кайнын рыбу бросает. Идут, а сами с рыбака глаз не сводят. Но лохматый рыбак так увлечен, что не глядит на берег, на улов. Вот еще рыбка! Взмах когтистой лапы, шлепок — и еще одна рыбина плюхается на гальку, на траву. Окровавленная добыча с выпученными от боли глазами жадно хватает ртом воздух, судорожно извивает­ся. Однако не долго мучается — подбегают чайки или во­роны и тяжелыми клювами долбят беднягу... Начинается птичий пир! Забитых рыбин птицы раздирают на куски, волокут подальше от медведя.

А медведь, совсем как человек, вошедший в рыбацкий азарт от удачи, сначала ничего не замечает, не обращает внимания на птичий гам. Почуяв неладное, обернется, и, увидев, что улов пропал, мохнатый рыбак, совсем как обворованный человек, начинает ругаться: ревет от гнева и досады. И на своем медвежьем языке громко прокли­нает нахальных воришек. «Хо-рр, о-о-р-р»,—разносится по реке. Но воровать рыбу птицы осмеливаются только у одиноких мишек-рыбаков. Когда же к реке выходит матуха с медвежатами-погодками, чайки и вороны дер­жатся поодаль от грозной семейки. Во-первых, на пой­манную матерью рыбину набрасывались медвежата, а во- вторых, матухи-рыбачки не такие беззаботные, как довер­чивые самцы. Едва какая-нибудь из самых смелых птиц подходила близко к медвежатам, в надежде поживиться хоть чем-нибудь, как сторожкая лохматая мамаша изда­вала такой предупреждающий рев, что перепуганная во­ровка срывалась с берега и улетала подальше.