Луи Буссенар - Французы на Северном полюсе

Таким образом Ужиук остался на «Галлии» в качестве пассажира. Успокоившись за свою судьбу, он теперь считал себя прямо-таки членом экипажа, а добрая кружка рома, поднесенная одним из матросов, придала ему уверенности в завтрашнем дне.

Ром сделал свое дело, и Большой Тюлень стал вдруг на удивление многословным. На своем ломаном языке он принялся говорить с матросами, знакомясь со всеми подряд, потом побежал к собакам, издавая при этом какие-то гортанные звуки, услышав которые собаки залились неистовым лаем.

Наконец он вернулся к медвежьим тушам. Эти груды свежего мяса с гипнотической силой притягивали туземца, тем более что голодал он давно, а провизия на камбузе, судя по всему, ничуть не прельщала дикаря. Его маленькие косые глазки сверкали, как черные бриллианты, а торчащим во все стороны и похожим на щетку усам мог бы позавидовать любой морж. Вероятно, в своем воображении Ужиук уже приступил к трапезе. Челюсти его ритмично двигались, как будто он что-то тщательно пережевывал, при этом щеки, напоминавшие старую, покрытую жиром кастрюлю, надувались как бурдюки.

Тем временем Дюма, вооружившись огромным поварским ножом, принялся свежевать гигантского зверя. Но представления кока о том, как проводить эту ответственную операцию отнюдь не совпадали с представлениями человека, всю жизнь прожившего среди льдов.

Ужиук начал горячо протестовать и просто-таки выхватил нож из рук своего спасителя. С удивительной ловкостью и неслыханной быстротой этот маленький, ослабевший от голода человек, постоянно двигаясь и не переставая болтать, надрезал по краям медвежью шкуру и содрал ее так ловко, что животное в одно мгновение лишилось своей великолепной шубы.

Теперь пришла очередь самой добычи. Тут произошли вещи еще более удивительные. Ужиуку хватило одного удара, чтобы вскрыть медвежье брюхо. Из зияющей полости появилась целая груда еще дымящихся внутренностей. Недолго думая, эскимос схватил печень и выбросил ее за борт, к великому негодованию повара.

— Оставьте его, — вмешался доктор. — Он совершенно прав, так как медвежья печень имеет отвратительный запах. Если ее неправильно приготовить, можно даже отравиться. Я, кстати, хочу воспользоваться этим случаем, чтобы порекомендовать вам воздержаться также и от печени тюленя.

Медвежьи внутренности были совершенно чистыми. Это служило доказательством того, что животное долго постилось. Сей факт почему-то очень обрадовал гренландца. Не теряя времени он вытащил еще теплый кишечник, запихал его в рот и быстро проглотил, сопровождая названную процедуру непередаваемыми движениями головы и шеи. С полным ртом и набитыми щеками он напоминал обезьяну, только что обчистившую фруктовый сад. Пыхтя от прилагаемых усилий, Ужиук вторым ударом отсек еще один кусок кишки и принялся небольшими порциями пропихивать его себе в глотку. Наконец, после сильного глотательного движения, последняя порция исчезла в бездонной глубине полярного желудка.

Спустя несколько минут вождь опять принялся за еду, положив в рот такой кусок требухи, который пришелся бы не по зубам даже оголодавшему псу. Уже посинев от огромного количества проглоченной пищи, эскимос продолжал в том же духе. Да так лихо, что вся требуха, включая желудок, исчезла в его бездонном брюхе. Не меньше десяти килограммов!

Со счастливой улыбкой на губах гренландец похлопывал себя по животу с уморительным выражением бесконечного блаженства. Потом, вдруг спохватившись, как бы сказал себе: «Но ведь еще есть место, куда вполне может уместиться десерт».

На уровне почек позвоночник медведя покрыт толстым слоем желтого жира, который и привлек внимание проглота.

— Ну, приступим!

Остались последние, лучшие куски, дарящие минуты дивного удовольствия истинным гурманам.

Итак, Большой Тюлень зачерпнул полную пригоршню еще не успевшего остыть жира и, усиленно помогая себе руками, затолкал ее в рот, всю до последней капли.

Матросы — свидетели этого пиршества, которое заставило бы содрогнуться самого Гаргантюа [51] Гаргантюа — герой романа французского писателя Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (кн. 1–4, 1533–1552; кн. 5 опубликована в 1564 г.). — великого любителя требухи, — были буквально ошеломлены. Лишь китобои, уже давно знакомые с удивительными возможностями гренландских желудков, остались невозмутимы.

Плюмован и Дюма не верили своим глазам. Повар, наблюдая за этим лукулловым пиром [52] Лукуллов пир — роскошный пир (по имени древнеримского полководца Лукулла, прославившегося необычайным богатством и роскошными пирами). , который длился, правда, не более пяти минут, перешел от удивления к изумлению и наконец просто остолбенел.

Слышно было, как он бормотал: «Это не человек, это колодец бездонный, пропасть, просто прорва какая-то. Я знаю только одного обжору, способного проглотить такое количество пищи, — это моя печь». Потом, обратившись к эскимосу, вытиравшему руками лоснящееся от жира лицо, сказал:

— Послушайте-ка, господин Унтель, я хотел бы забрать вас с собой после экспедиции. Мы пойдем в один из тех ресторанчиков, где за тридцать два су можно вволю поесть. Держу пари, вы будете иметь успех, а хозяин окажется просто ошарашенным.

Достойнейший Ужиук, как будто поняв и оценив предложение провансальца, улыбнулся и, согласно кивнув головой, протянул ему свою измазанную жиром лапу. Затем, заприметив свободное местечко, улегся между скатанными тросами, закрыл глаза и принялся храпеть.

Тем временем «Галлия», держа курс на северо-запад, вышла из залива Мелвилла.

Море еще не освободилось ото льда, но дрейфующие ледяные глыбы уже не были спаяны между собой. Немного выше начался ледоход. Издалека показались огромные айсберги. Их некогда острые вершины слегка притупились, подтаяв под действием незаходящего солнца. Айсберги уже не были такими угрюмыми, как в прежние холодные дни, они напоминали выпуклые, совсем неопасные с виду холмы. Чувствовалось, что они размягчаются, теряя угловатые резкие очертания. Даже сюда проник свежий аромат весны, парящей над арктической пустыней. О подножия дрейфующих льдов, напоминающих сверкающие драгоценные камни, с шумом разбивались бирюзовые волны, пенясь и курчавясь белыми барашками. На фоне ярко-лазурного неба странно, почти не подчиняясь законам перспективы, выделялись огромные голубоватые глыбы. Настоящая бело-голубая симфония, которая, правда, привела бы в отчаяние многих художников и заставила бы возмущаться нашу публику, привыкшую к совсем другим пейзажам. Ничего, где бы мог отдохнуть или рассеяться взгляд, везде — гнетущая, утомляющая монотонность, не лишенная, однако, своеобразного очарования. Эта живая картина постоянно двигалась, меняясь каждую минуту, как будто ее заново составляли из одних и тех же элементов, и при этом всегда оставалась похожей на себя саму. Время от времени сей странный зыбкий пейзаж, переливающийся перламутровым блеском на фоне сапфирового неба, несколько оживлялся. Вот, внезапно захваченная водоворотом, опрокинулась целая ледяная гора, затем вновь всплыла и стала продолжать свое неизменное медлительное движение. Иногда от айсберга откалывался ледяной пласт и с едва различимым легким плеском падал в воду.