Евгений Федоровский - Хроника операции «Фауст»

— Почему считались?

— У Москвы случилась заминка. Если исключить отчаянное сопротивление русских, то одной из причин нашего поражения явился совершенно неожиданный для нас, специалистов, факт: в условиях жестокой восточной зимы стали отказывать моторы. Мы пробовали применить особую норвежскую смазку, но она не помогла. Требуются принципиально новые двигатели, способные победить низкие температуры.

— Но я не знаток моторов.

— Я говорю об общей проблеме, — снисходительно проговорил Хельд и закурил, нисколько не заботясь о том, что дым плыл в лицо русского. — Вы будете решать достаточно узкую задачу: искать качественные сплавы, чтобы ими заменить крайне дефицитные для Германии металлы.

— Но, насколько я понимаю, Германия до войны сумела создать значительные запасы таких металлов… Не так ли?

Хельд не удостоил русского ответом. Он не собирался откровенничать с этим типом, чье выдвижение самим Берлином казалось для него загадочным.

В лаборатории, помимо Хельда, трудилось много инженеров, лаборантов и других «копфарбайтеров», как называли в Германии работников умственного труда. Одни держались вызывающе, другие — заискивающе, третьи просто не хотели иметь ничего общего с коллаборационистом. Но кто находился на ступень ниже по должности, подчинялись Беру чисто по-немецки, боясь потерять «бронь».

Березенко вспоминал голодных своих соотечественников. Они строили Шатуру и Днепрогэс, Магнитку и Комсомольск, учились в нетопленых классах, ходили в лаптях и заношенных гимнастерках, но делали все с энтузиазмом и бескорыстием, недоступным немецкому пониманию. Здесь вовремя завтракали, работали от сих до сих, исполняли супружеский долг, вырываясь на волю в один-единственный день — праздник мужской свободы, вознесенье, который мог возникнуть только у постоянно зависимых людей.

…Когда немцы подходили к Киеву, Березенко пошел в ополчение. Место сбора было на Подоле. Пока добирался туда, дважды попадал под бомбежку. Доехал, а там уже всех отправили в окопы. Вернулся в институт. Пусто. Оказывается, всего полтора часа назад отъехала последняя полуторка. Зацепился за колонну беженцев, но путь ей перерезали немецкие танки, наступавшие с севера и юга. Вернулся домой. Марина Васильевна, мать, тогда болела и не могла двигаться. Месяц перебивались кое-как. Меняли вещи на кукурузу и моченые яблоки. Потом стали голодать.

В это время и навестил Марину Васильевну соратник по гражданской войне Петр Федосович. Было ясно, что он оставлен в Киеве для подпольной работы. Он-то и посоветовал Анатолию Березенко идти в комендатуру.

— Предложат ехать в Германию — соглашайся, — сказал он. — Связь пока держи с матерью, понадобишься, мы тебя найдем. Если придет связной от «Грача» — знай: это от меня.

Петр Федосович показал несколько приемов тайнописи. Воспользоваться ею разрешил только в экстренном случае.

Паспорта у Березенко не было — забрали, когда записывался в ополчение. Но оставался служебный пропуск в институт.

Нанимаясь к немцам, следовало козырять своими опубликованными работами. Так он все и сделал. Немцы поверили ему, хотя доктор Хельд тяготился присутствием русского у себя в лаборатории и теперь был рад сплавить его в Розенхейм. Как понял Березенко, техническое требование Хохмайстера полностью совпадало с направлением работ лаборатории по сплавам фирмы БМВ. Хельд попросту собрался дважды стричь одну овцу.

Маркус приказал Айнбиндеру ввести Бера в курс проблемы, показать расчеты стрельбы из боевой гранаты. Сам же собрался в Вену к Шираху. Рейхсюгендфюрер стоял близко к тем кругам, от которых зависела судьба «фауста». Он нанял на заводе отца лучшего чертежника, который выполнил рисунки и чертежи цветной тушью, захватил отчеты об испытаниях, а также написал официальное письмо с просьбой о конкретной помощи. Предварительно обменявшись телеграммами, он выехал в Австрию. Поезд вышел из Мюнхена утром, а днем уже прибыл в Вену. На вокзале его встретил адъютант гаулейтера, такой же голубоглазый смазливый молодой человек, как и его шеф. Лицо показалось Маркусу знакомым.

— Граф Антон Гизе, — отрекомендовался адъютант.

— Где я мог вас видеть? — спросил Хохмайстер.

— Я не пропускал ни одного боя с вашим участием, — польстил Гизе. — На Олимпийских играх после боя с Сюже я передавал вам приглашение рейхсюгендфюрера.

Хохмайстеру вдруг до боли в груди захотелось снова на ринг — вдохнуть душноватый воздух напряженного зала, пахнущего водкой и сигаретным дымом, услышать наэлектризованный гвалт болельщиков, пружинистым шагом двинуться на соперника в предвкушении победы.

— Все это в прошлом и уже никогда не вернется, — грустно произнес Маркус.

— Вы остановитесь в «Олимпии». Это самая приличная в Вене гостиница. Гаулейтер примет вас завтра в два. Я заеду за вами.

Хохмайстер простился с Гизе в вестибюле отеля. Потом принял душ, заказал в номер ужин и сел к окну, ожидая кельнера. Темнело. За коробками домов, за соборными крышами со шпилями, похожими на гвозди, он увидел Дунай. Вернее, угадал по плывущим красно-зеленым навигационным огням на пароходах и баржах.

Робко постучалась горничная, попросила разрешения затопить камин. Ужинал Хохмайстер при неверном свете горящих торфяных брикетов. Электричество он не зажигал. Любил вечерние часы проводить в потемках. Потом он разделся, лег на прохладные полотняные простыни с вышитыми монограммами «Олимпии» и скоро уснул.

…Без четверти два за ним заехал Гизе. Маркус хотел было надеть портупею с пистолетом, но Гизе с улыбкой произнес:

— Это оставьте. В Вене не стреляют.

«Хорх» с площади нырнул в лабиринт узких и кривых переулков. Хохмайстер удивился, как это тяжелая ширококрылая машина расходится со встречными малолитражками. Шофер хорошо вел машину, нигде не снижая скорости, но и не нажимая на газ.

— Средние века, — говорил Гизе, показывая на древние каменные дома. — Их строили при первых Габсбургах во времена Безобразной герцогини. Гаулейтер любит старину и не позволяет фирмам строить новые дома в центре. Новостройки отнесены за черту города.

Через несколько минут «хорх» вынесся на площадь Святого Стефана. За чугунными ажурными воротами, увенчанными крестом и короной, в глубине просторного плаца открылся Бельведерский дворец. По затейливой лепке, колоннам, множеству скульптур, овальным зеркальным окнам, по какой-то воздушной красоте и изяществу он не знал себе равных. Это была резиденция гаулейтера.

— Здесь жил Франц Иосиф, тот самый старичок, что в четырнадцатом году никак не мог понять разницы между автомобилем и кавалерийской лошадью.