Григорий Карев - Твой сын, Одесса

Яша неторопливо отряхнул брюки от приставшей земли и соломинок, пригладил ладонью взвихренные рыжеватые волосы на голове и, стараясь казаться совершенно спокойным, деловито спросил:

— Нас четверо ходило в военкомат, в райком — тоже. Все — ребята что надо. Почему же меня только одного берете?

— Мне пока один адъютант нужен, — серьезно, в тон Яше, ответил капитан. — Потребуются еще бойцы — и других возьмем. Ты их держи на примете, если ребята крепкие.

— Ладно.

И все-таки ненадолго хватило Яше солидности — любопытство одолело. Он смутился, почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо и, отвернувшись чуть в сторону, чтобы капитан не заметил, не передумал и не отказал в адъютантстве, спросил:

— А что такое летучий отряд? Кавалерия? Да?

Капитан понял его, пощадил мальчишечье самолюбие, потушил смешинки в глазах, ответил серьезно, как равному:

— Нет, Гордиенко, не кавалерия. Но часть — очень серьезная, прибудешь — увидишь. Служба у нас опасная и трудная, берем только тех, кто ничего не боится и готов жизнь отдать в борьбе против фашистов.

Обняв Яшу за плечи, увел его в степь. Расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорил про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, словно с братом Алешкой.

На прощание капитан вынул из кармана банку консервов:

— На, держи! Первый адъютантский паек.

Яша смущенно отказался. Капитан сунул банку Яше в карман:

— Ладно, отдай матери. С харчами-то у вас негусто.

Яша так и остолбенел от неожиданности. Оказывается, капитан знал всю их семью, и про больного отца, и про Нинку, и про старенькую мать, которая плохо видит без очков.

— Чего ты? — слегка прищурил глаза капитан.

— Откуда вы все это знаете?

— Я все знаю, — улыбнулся капитан, — Бери.

— По-нят-но…

— Ну вот что, Яша Гордиенко, капитан Хива, — сказал капитан, когда Яша немного успокоился. — Можешь считать себя зачисленным в отряд. Но дело это пока секретное. Умеешь держать язык за зубами?.. Еще раз говорю: я для тебя — просто дядя Володя, ты для меня — адъютант Яшко. Ясно? Встретишь на улице — проходи мимо, не показывай вида, что знаешь. И так — пока я тебя не позову.

— Разве не сейчас?

— Нет, Яшко, не сейчас.

— А скоро? Позовешь-то скоро, товарищ капитан?

— Дядя Володя, — поправил его капитан. — Скоро, Яшко, скоро. Как только понадобишься. А теперь… — капитан посмотрел на часы. — Всех вас сегодня отпустят в город, ночью сюда придут войска. У меня вот там, в посадке, машина. Так что я тебя до города прокачу.

— Дядя Володя, а в ту машину еще двое пацанов влезут?

— Товарищи, что ли?

— Ага!

— Верные?

— У-у! До деревянного бушлата!

— Ну, для таких верных товарищей всегда место найдется. Но… в следующий раз.

— Когда понадобятся?

— Молодец, догадался.

— Есть, капитан!

Проходили дни за днями, бои уже шли у самого города, а от капитана — ни слуху ни духу. И о летучем отряде ничего не известно…

Днем, таская вместе с другими ребятами землю и камни для городских баррикад или пробираясь с мамой и Ниной под обстрелом за Жевахову гору, чтобы нарыть картошки, о капитане думалось меньше. А ночью, когда Яша оставался один на один со своей тайной, капитан не шел из головы. Эх, капитан, капитан! А может, и не было никакого капитана! Может, это все привиделось во сне? Или… Нет, капитан был, во какой!

— Ну что ты вертишься, Яшко? Спать не даешь, — недовольно ворчал старший брат Алексей, с которым Яша спал на одной кровати.

Во сне снова приходил высокий затянутый ремнями капитан, уводил Яшу в степь. И если в ту ночь не было воздушной тревоги, все повторялось: и разговор о Павке Корчагине, и расспросы о товарищах, и обещание вызвать в летучий отряд… Глаза сами открывались, и Яша слышал, как в соседней комнате тяжко кашляет больной отец, сладко посапывает в углу на своей кроватке тринадцатилетняя Нинка, у самого уха посвистывает носом Лешка, неслышными шагами ходит потерявшая покой мать.

Мать у Яши строгая. Никогда не накричит зря, но и не любит, как другие, нежить да баловать детей. Может быть, потому, что нелегко ей растить их: Яков Кондратьевич второй год прикован к постели, а дети повзрослели, и одеть их, и накормить их надо, и учебники купить, и на кино хоть когда-никогда рубль дать. А с чего взять? Вот и крутится Матрена Демидовна, с корочки на корочку перебивается, с блузы рубашку выкраивает. Но с пенсии бывшего корабельного плотника да с крохотного огорода, что за Жеваховои горой, не много возьмешь. Хорошо, что дети ее понимают: не сластены, не неженки, лишнего куска хлеба не попросят, хотя животы, что голуби, всяк час воркуют… В этом году малость и полегче стало. Нина пока малышка, о нарядах еще не думает, мальчишом растет, все по братьям равняется. Несмеяну Яше — этому бы только книжки. Теперь он в спецшколе — одет, обут, накормлен, только на каникулах его дома и видишь. А Лешенька уже и при деле — ювелирному мастерству обучается. Мастера хвалят: у Лешки Гордиенко, говорят, руки ладные, отцовские. Глядишь, какой рубль заработает — семье уже подмога… Вырастают дети, выбирают себе дороги, продолжают дело отца: Лешенька — к мастерству, Яша — к морю рвется. Матери ли ревновать сыновей к отцу? — его наследники! А ей — стоять у перекрестка, где расходятся их дороги, провожать на работу да в походы, смотреть в синюю даль, ждать писем… Старость обещала быть тихой, спокойной, ясной… Да вот война…

— Ох-хо-хо. Были б живы, а голы будем…

Яша прикрывает глаза и лежит не шевелясь, пока мать не заметит, что он уже проснулся. Тогда Матрена Демидовна уходит к отцу. А Яша осторожно опускает ноги на пол, чтобы не разбудить Лешку, поправляет сползшее одеяло у Нины и выходит во двор. Надо проведать больного Сашу Чикова, разыскать Шурика Хорошенко, побывать у Зиня Тормазана, зайти к Володе Федоровичу, встретиться с Абрашей: все это ребята надежные, Яше не придется краснеть перед капитаном.

— Да ну его, капитана! Видали мы таких! Вот эвакуируюсь вместе со школой, подучусь на курсах и на корабль…

И Яша уже видит себя на стремительном торпедном катере, прорывающемся сквозь дымовую завесу к вражескому кораблю, или на эскадренном миноносце «Беспощадный», который вчера, говорят, огнем своих орудий разнес в щепки румынскую батарею под Дофиновкой. Вот только бы война не кончилась, пока Яша не попадет на палубу корабля.

Но война только начиналась. Все чаще и чаще налетали на город фашистские бомбардировщики, в порту и у Оперного театра рвались вражеские снаряды. Яша теперь только на несколько минут забегал домой — показаться, чтобы батя не волновался, по ночам дежурил на крыше, сбрасывал фашистские зажигалки. С крыши видны были ночные пожары в городе, оранжевые взрывы бомб, густые трассы зениток, зарево боя за Лузановкой и Жеваховой горой. А когда утром спускался на землю, под ногами, как молодой ледок, хрустели вылетевшие ночью из окон стекла, пахло дымом, известковой пылью, окалиной…