Григорий Карев - Твой сын, Одесса

…Неожиданно исчез Алеша.

Трое суток не являлся домой. Яша пошел на ювелирную фабрику, где работал брат. Не успел переступить порог цеха, как на него накинулся знакомый мастер:

— Почему Алексей на работу не выходит? Случилось что? Или в армию призвали? Так хоть попрощаться забежал бы…

Яша понял, что в эти дни брат на фабрике не был. Он буркнул мастеру что-то насчет Лешкиной болезни и выбежал на улицу. Где искать? В больнице? В госпитале? Их теперь десятки в Одессе, все санатории госпиталями стали.

Матрена Демидовна выслушала Яшин рассказ, прижимая уголок темного платка к губам, чтобы не видел сын, как они дрожат у нее. Леша — ее любимец. Бывало Матрена Демидовна выловит кусочек мяса из борща: «Это Лешеньке. Он у нас один работничек. Ему надо». Алексей перекладывает тот кусочек на мамину тарелку: «Нас у тебя трое, а ты у нас одна». Легко и радостно ложится сыновняя ласка на материнское сердце, как яблоневый цвет на землю. Но Матрена Демидовна виду не подаст, только очки на близоруких глазах поправит, расщиплет то мясо на четыре часточки, разложит на четыре тарелки — там и на зуб-то положить нечего, а всем кажется, что сытнее да вкуснее обеда и не бывает на свете… Пропал Лешенька, радость ее! Слезы душат, криком взорваться хотят. Матрена Демидовна проглотила их, отвернулась в угол, сказала чуть тише обычного.

— Скажи Нинке, чтобы отцу не сболтнула. Нельзя ему волноваться.

Только в конце второй недели какой-то шустрый цыганенок постучал в дверь и, спросив, тут ли живут Гордиенки, сунул в руки оторопевшей Матрене Демидовне записку, свернутую треугольником, вроде фронтового письма. Записка была адресована Яше:

«Принеси мне сегодня на Шестнадцатую станцию Большого Фонтана чистую пару белья. Буду ждать в восемь вечера на трамвайной остановке. Батя пусть не волнуется. Алексей».

— Ох, и всыплю я ему березовой каши, когда заявится домой, — вздохнула Матрена Демидовна, собирая Яшу. — Не посмотрю, что у него под носом гречка всходит. Так и передай ему.

И, побренчав посудой в стареньком буфете, протянула Яше краюху хлеба и кусочек величиной со спичечный коробок желтого, облепленного ржавой солью сала:

— Отнеси. Может, с голоду там пухнет.

Яша ничего не ответил матери, завернул сало и хлеб в газету, примотал пакет шпагатиной к свертку с бельем. А про себя подумал: дашь ли ты ему березовой каши — не знаю, но я ему, пижону, сегодня все выскажу. Разве можно в такое время уйти и никому ничего не сказать, зная, что отец тяжел, у матери сердце обрывается, да и я волнуюсь, ищу его по всему городу? Что он, в самом деле, не мог сам за бельем явиться? Матери огорчение, тревоги. И мне — морока.

Всю дорогу готовился Яша отчитать брата похлеще, а встретил Алексея и язык проглотил. Тот и не тот Алексей перед ним: мастак на все руки и штукарь на все штуки, первый в компании говорун и весельчак будто воды в рот набрал, даже о родных не расспрашивает, а как только Яша рот раскроет, он сразу же:

— Тихо. Потом расскажешь. Тут не место.

И повел Яшу узкими кривыми переулками рыбацкого поселка: пыльные стены-заборы из ноздреватого ракушечника, за ними зеленые купы черешен, облитых вечерним красноватым светом. Алексей подошел к одной из калиток, звякнул щеколдой, скрипнул дверцей:

— Проходи, Яшко. Здесь я живу.

В глубине сада белел низенький домик с верандой, увитой виноградными лозами. Чуть дальше — дощатый сарайчик под разлапистой грушей, рыбацкие сети, натянутые на колья, будто их кто-то только что чинил. На веранде сидела высокая, худощавая и немолодая уже женщина, штопала какую-то детскую одежонку. Мальчик лет одиннадцати, точь-в-точь тот цыганенок, что приносил записку от Алексея, и девочка постарше перебирали синие грозди винограда.

— Это я, тетя Ксеня, — сказал Алексей, — С братом.

Женщина повернула к ним траченое морской солью лицо, приветливо кивнула и, откусывая нитку, сверкнула белыми, как сахар, зубами. Мальчик и девочка тоже подняли было к Яше загорелые лица, но женщина что-то сказала им, и дети снова занялись своим делом.

Они подошли к сарайчику и сели на деревянной скамейке под старой грушей. Алексей развернул принесенный братом сверток, достал из кармана самодельный нож с наборным черенком (предмет давних Яшиных вожделений), снял кожаный чехольчик, аккуратно очистил сало от соли и, отрезав половинку, положил на кусок хлеба, протянул Яше:

— На, жуй.

— Это тебе мать прислала.

— Я тоже поем, — Алексей впился молодыми крепкими зубами в сало. — Я тут не голодный, не думай. Скажи маме, пусть не беспокоится.

Как бы в подтверждение своих слов Алексей сходил в сарайчик, вынес оттуда две плитки шоколада для Нины, кусок свежесоленого розового сала килограмма в полтора и банку мясных консервов:

— Отдашь маме… А это тебе, — положил Яше на колени нож с наборным черенком.

И начал рассказывать, что живет он здесь хорошо, ест досыта, винограда и фруктов — полным-полно и море — рядом. А Яша слушал брата и снова думал о том, что был раньше Лешка веселым, бесшабашным парнем, кажется, кроме танцулек да гулянок и не интересовался ничем, слыл острословом и балагуром, а теперь, хоть и говорит много, но как-то сдержанно, невесело, будто что-то утаить хочет от Яши и все к чему-то прислушивается.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Яша.

— Рыбачу, — коротко ответил Алексей.

— С ней? — кивнул Яша в сторону тети Ксени.

— И с ней, и с другими. Тут рыбаков много.

Яша почувствовал, что Алексей не хочет рассказывать больше того, что уже сказал, ни о себе, ни о тете Ксене, ни о своей здешней жизни. Был бы на месте Алексея кто-либо из ребят, Яша показал бы ему свой характер, от того только пух полетел бы. А с братом он, оказывается, так объясниться не может.

— Пойдем домой, — неожиданно для самого себя предложил Яша.

— Нельзя мне, Яша. Я приду… Потом приду… Позже как-нибудь.

Яше стало обидно. Алексей никогда ничего не скрывал от него и вдруг — на тебе! Ему захотелось швырнуть Алексею его подарки и даже нож с наборным черенком, расплакаться и убежать. Он встал с места, отряхнул брюки:

— Ну, я пошел.

— Подожди, Яшко. Посиди еще немножко, — поднялся со скамейки и Алексей.

— Да чего же ждать? Темнеет уже.

— Ничего, — взял Алексей брата за руку. — Подожди. Может быть, и в самом деле вместе уйдем.

За калиткой заурчала и остановилась машина. Яша почувствовал, как вздрогнула рука брата. Тетя Ксеня поднялась, что-то сказала ребятишкам, и те поспешно ушли в дом, а она потащила вслед за ними корзину с виноградом.

Скрипнула калитка. Вошли двое и направились по виноградной аллейке прямо к сарайчику, к братьям Гордиенко. И чем ближе они подходили, тем шире и удивленнее раскрывались глаза Яши. Ему даже казалось, что все — беленький низенький домик, и сад, и Лешка — все это ему просто приснилось. Прямо к нему шел высокий, затянутый портупеями капитан — дядя Володя и улыбался спокойно и весело, как тогда, под Большой Аккаржей.