Валерий Поволяев - Свободная охота (сборник)

Он нагнулся, забираясь в кабину бронетранспортёра, больно прикусил губу, хотел выругаться, но покосился на водителя Ефремкова и смолчал. Коля Ефремков был худым, по-рыбьи плоским, будто бы некормленным, хотя в один присест мог запросто съесть два обеда – и съедал, он походил на вечно обиженного и вечно настороженного школяра-мальчишку, в чёрных глазах его раз и навсегда застыло что-то горькое, далёкое. Жизнь у него выдалась непростая, семья была большой, отец не всегда приносил домой деньги – просаживал в пивных, мать, задёрганная, больная, вымещала зло на детях, в первую очередь на Кольке. Только в армии Коля Ефремков, пожалуй, и почувствовал себя человеком.

Но дом свой любил, мать жалел и часто писал ей письма, скоро собирался «в дембель» – демобилизовываться и прикидывал, что бы ей привезти из далёкого, пропечённого огнём и солнцем Афганистана? Машину Ефремков знал хорошо, за бронетранспортёром следил ревностно, иногда жаловался на мотор – видать, машину в конце месяца выпустили, когда гнали план и болты закручивали на живую нитку. Раз дизель барахлил, значит, были вещи, к которым Ефремков не мог подступиться.

– Ну как мотор, Коля? – Терехов назвал водителя по имени, так лучше, теплее, человечнее, что ли, нежели «рядовой Ефремков»; Ефремков от этих слов сгибается – он словно бы припадает к дороге и щурит влажные глаза, обведённые рябым крапом пыли, вытемнившейся в складках и морщинках. – Не барахлит?

– На этот раз нет, товарищ капитан, – Ефремков кулаком потёр глаза, веки его сделались красными. – Всё в порядке, товарищ капитан.

Сидевший справа сержант Кучеренко опустил приклад пулемёта на колени. Ствол задрался вверх, настороженно уставился непрощающе-чёрным недобрым зрачком в небо.

– Ефремков, товарищ напитан, так вылизал машину, что в моторе суп можно варить, – зубы ярко и молодо блеснули на усталом лице Кучеренко.

– Пусто? – спросил у него Терехов.

– Как видите, товарищ капитан. Ни единой души.

– Не то, Кучеренко, не то, – Терехов поскоблил ногтями зудевшую от пыли, жары и пота щеку, – нигде дымов не видно?

Басмачи, они и характер басмаческий, средневековый имеют, и повадки: в горах, где рация может оказаться бесполезной, сигнал тревоги часто подают дымами. Как во время нашествия татар на Русь.

Важно ещё в этой дороге не укачаться, не забыться под приятную думу о доме и усыпляющую мелодию мотора; и если жёлтый воздух начинают вспарывать дымы, значит, их ждут в каком-нибудь сплюснутом каменном проходе, где можно поставить пулемёт – всего лишь один ствол и месяцами этим стволом держать оборону. Терехов поморщился: ничего нет хуже таких встреч! А стоит затоптаться, растеряться перед пулемётом – начнут садить из гранатомётов. Прицельно, в борт, перед которыми листовое прикрытие бронетранспортёра слабовато, оно только против пуль и осколков, но не против гранатомёта. Вот тогда-то понадобится умение Ефремкова – надо будет лавировать, постоянно менять позиции и пробиваться вперед.

Недавно Терехов летал домой, виделся с женой, гладил её лёгкие сухие волосы, в горле у него першило от нежности и одновременно от горечи, глаза щипало.

– Ты совсем забыл меня в этом Афганистане, – шептала Ольга, – совсем забыл…

– Нет, не забыл, – Терехов несогласно крутил головой.

– Забыл, забыл, – в Ольгином шёпоте появились капризные нотки, – в Афганистане, говорят, красивые женщины.

– Синие волосы, синие глаза, – пробормотал Терехов.

– Вот видишь! – вскинулась Ольга, круто вывернула голову, уходя из-под Тереховской руки. – Для тебя командировка туда, как поездка на юг.

– Поездка на юг, – грустно усмехнулся Терехов, голос сделался тихим, чужим, с глухими нотками, словно он поставил между собой и Ольгой некую загородку – ей не надо было знать то, что знал он. Растерянно потёрся ухом о плечо, усмехнулся вновь: – Действительно, поездка на юг.

Подумал о том, что когда после войны солдаты возвращались домой, некоторые городские жёны – ох, эти жёны-дочки, выращенные в обеспеченных семьях, да только ли они, эти дочки – не понимали их, считали войну некой приятной командировкой, походом за трофеями, а война – это война. Ну как объяснить Ольге, что такое война?

Они тогда с Ольгой не поняли друг друга и, недовольные, разошлись. Ольга уехала ночевать к родителям и Терехов остался с Игорьком. Сын, понимая, что между родителями пробежала чёрная кошка, сделался ласковым, бессловесным. А вот глаза выдавала его – в глазах застыл испуг.

По броне машины что-то щёлкнуло, с чирикающим воробьиным звуком унеслось в сторону и Ефремков проколол взглядом Терехова: что это?

– Пуля, – спокойно пояснил капитан, – с хребта пришла. На излёте.

Худые пропыленные щёки его поджались, втянулись под скулы, лицо сделалось длинным и каким-то удовлетворённым. Вполне возможно, Терехов был доволен тем, что душманы наконец-то прорезались, проявили себя – это лучше, чем неизвестность. Неизвестность выматывает жилы, в ней человек стареет, седеет, ждёт выстрела и одновременно молит неведомого военного бога, чтобы этот выстрел не прозвучал – и ему сразу делается легче, когда пуля всё-таки бывает выпущена из чужого ствола.

Терехов глянул на колонну – колонна шла ровно, не сбавляя и не увеличивая хода – водители точно держали скорость. Кучеренко быстро выровнял ручной пулемёт, высунул дуло в смотровое окошко, передернул затвор.

– Никак бой будет, товарищ капитан?

– Посмотрим, – Терехов проверил станковый пулемёт, движения его были размеренными, без суеты и пляски пальцев – капитан действовал, как на учениях.

Впрочем, он так и должен был действовать – боевое крещение он прошёл, давным-давно прошёл, позади немало стычек и стрельбы, а в последний раз домой он приезжал по ранению. Был ранен, только Ольге об этом не сказал – посчитал, что не надо ей знать о разных царапинах.

Недалеко, в замутнённых скалах раздался хлопок, над колонной пролетела граната и взорвалась на рыжей сухой целине.

Колонна продолжала движение – ничто в ней не дрогнуло, не нарушилось, даже заполошного рёва дизеля, когда какой-нибудь водитель неожиданно начинает давить ногою на газ, суетиться, паниковать, не понимая, что вне колонны ему движения нет, только в колонне, не раздалось. Таких водителей нужно немедленно убирать из Афганистана, отправлять домой на Большую землю, как вообще отправлять людей, у которых всё время находятся причины для болезней: то вскакивают прыщи на лбу, то свербит в носу, то потеют мочки ушей либо они вообще задыхаются в приступе ОРЗ – новомодной хвори, схожей с насморком. Таким людям – не место здесь, им место дома, в тепле, в неге и покое, подле любимых женщин, а здесь должны находиться другие люди. Терехов поймал вопросительный взгляд Ефремкова: что делать дальше?